Виктор БОЧЕНКОВ

2017 г.

Форум славянских культур

БИБЛИОТЕКА

Славянские организации и форумы

Родственные проекты:

НАРОДЫ:

◆ СЛАВЯНСТВО

ЛЮДИ И СОБЫТИЯ:

БИБЛИОТЕКИ:

Баннеры:

Прочее:

Чешский диптих

2. «Собирала сказки, как цветочки»

Улица в Ческа-Скалице.

На вокзале я взял билеты до Ческа Скалице, туда прямой, обратно – с короткой пересадкой в Градец Кралове, 352 кроны на двоих в один конец. Было шумно. Люди, люди, люди… Плащи, куртки, свитера, сумочки на плечах, зонтики в руках, электрический свет лежал глянцем на плитках пола, начищенных до блеска.

Мы подошли к расписанию, где красными точками горели номера поездов, названия станций, часы и минуты отправления. Надежда отыскала Ческа Скалице. На платформе я спросил, чтобы не молчать, давно ли она в Чехии. Оказалось, четыре года. Когда мы заняли места в вагоне, Надежда улыбнулась какому-то своему воспоминанию.

– Первое, что купила на кроны, газету «Пражский экспресс» в киоске. На русском языке. Там есть объявления о съёме жилья, о работе. Села на лавочку в сквере, стала изучать. Выбрала один вариант – квартира на Виноградах. Исторический центр Праги. Один из. Позвонила. Ответил женский голос, русский с украинским акцентом. Договорилась, что вечером уже приеду заселяться.

– Как вам повезло. – Я не нашёл других слов, чтобы поддержать разговор.

– Повезло, – усмехнулась Надежда. – На российские деньги это выходило тысяч десять в месяц.

– Это несопоставимо с Москвой. Тут сдерут в два, а то и в три раза дороже.

– Я не объясню, я не знаю, почему уехала сюда из России… Да я, собственно, и не уехала, просто временно здесь живу. Работаю, – уточнила она после паузы. – То ли находит что-то порой на русского человека, что он срывается с места, то ли ещё что. Но сейчас переменой мест вряд ли кого удивишь. Получила рабочую визу на год, и вперёд. Поездом. Всё. Европу я почти всю объездила, но галопом, а тут – длительная виза. Я осталась. Зацепилась, что называется. Сын там, в Липецке.

– А муж?

– Разведена.

Электричка медленно тронулась и поехала. Надежда вернулась к разговору первой:

– Когда только-только приехала, удивило, что транспорт в Праге работает круглосуточно. Расписание указано на остановках. Вот ждете вы трамвай. Указано, что он приедет в три часа сорок четыре минуты ночи, значит именно в это время он и придёт. Опоздал, жди следующего. И он тоже приедет, как написано. Друзья указали мне один пансион…

– Что такое пансион?

– Что-то вроде маленькой частной гостиницы. Притащилась я туда в половине шестого утра. Всё открыто, заходи, всё работает. Разместилась. Двуспальная кровать, телевизор, балкон такой, что гулять можно. Церковь святого Николая, которая на Староместской площади, в окно её видно, две колокольни, весь центр Праги. Дом двухэтажный. Семь комнат всего. На первом этаже кухня и столовая. Хорошо, но дорого. Тысячи полторы только за сутки. Завтрак входит в стоимость. И я чемодан бросила, отлежалась, пошла газету искать. Тот самый «Экспресс». Спать не хотелось. Спускаюсь с лестницы. Хозяйка кофе варит. «Завтракать будете?» И тут я только поняла, что она русская!

– И пансион ей принадлежит?

– Нет, хозяин чех. Она же уехала в начале девяностых, когда стал разваливаться Союз. Купила обычную туристическую путевку… И осталась.

Мне вспомнились объявления на последних страницах областной газеты о продаже путевок в страны Соцлагеря, было тогда такое слово. Маленькие, набранные мелким шрифтом, как некрологи, только рамочка не жирная и чёрная, а сплетенная из кружевных виньеток. И я поторопился подтвердить кивком, мол, было когда-то такое.

– Мы с ней разговорились. Она работала посудомойкой, вахтером в гостиницах, бралась за всё, что попадётся. И так года два. Сама инженер, но технический диплом так и не потребовался ни разу… А потом вот подвернулся этот чех, теперешний работодатель. Она сумела купить в Праге квартиру, но сдаёт её, а сама живёт в пансионе в одной из комнат.

– Это не ваш вариант, такой пансион.

– Вот я и попробовала найти что-то другое. А то, думаю, весь бюджет останется в этом пансионе.

Надежда, засмеявшись, тряхнула головой. В окне мелькнул ровный квадрат распаханного поля, в центре которого полз маленьким жуком трактор. Мы молчали. Я не задавал вопросов, ожидая, когда спутница заговорит сама.

– Приезжаю вечером в этот дом. Ну, где квартиру предлагают. Старинный такой особнячок: четыре этажа, черепичная крыша, три яруса балконов, как театральные ложи, все в завитушках и лепнине, арочный портик... Выясняется, что жить я буду не одна. Квартира – трёшка. В каждой комнате – две или три женщины. Все украинки, только одна русская. Плюс я вторая.

– Напротив моей гостиницы в чьём-то окне трепыхается украинский флаг.

– Украинцев в Чехии очень много. И хозяйка квартиры украинка. А хозяин чех. Они работают на пару: она ищет жильцов, селит, разруливает все вопросы, и получает свой процент.

– А чех не делает ничего.

– А что ему делать? У него ещё две квартиры таких же. Ему работать не надо. В одной мужчины, в другой, нашей, например, девушки... Некоторые там уже года по три прожили. Три кровати, три шкафа, три тумбочки – для каждой. Вся обстановка. В коридоре ещё шкаф. Точнее, две двери с круглыми ручками, а за ними ниша в стене. Там матрасы, рулонами. На тот случай, если кто приедет на освободившееся место. В туалет очередь. В душевую очередь. Но жить можно… Я повидала многих бывших наших людей, русских, – и Надежда поправилась: – из России. В девяностые годы сюда уезжали люди с кошельком. Открывали свое дело. Свой бизнес. Перевозили семьи или сразу уезжали семьями. Покупали дома, недвижимость. Бизнес какой? Рестораны, магазины. Они и теперь здесь, как дома. Спросишь, что тебе, хорошо тут? Нет же, начнет жаловаться и чехов ругать, что налоги дерут, что их, иностранцев, притесняют или ещё что. Но в Россию не вернутся. Нет. Следом поехали те, кто просто хотел наладить другую жизнь. Кто не был готов покупать квартиру или особняк, потому что в России не заработал, не нахапал таких денег, а согласен был снимать угол с кроватью. И пахать. Но, мне кажется, россияне ещё разборчивы с работой и не пойдут на что попало, украинцы согласны за одну крону вкалывать день и ночь. Но, может быть, мне кажется так… Я отношусь вот к этой второй волне. Общие черты – средний возраст, высшее образование. Найдёшь работу, можешь жить спокойно. Сочувствовать тебе и вытирать слёзки никто не станет, но будет хоть какая-то ясность впереди.

– А украинцам что же, проще уехать? Или сложнее?

– Они работают за такие деньги, за какие их брат-славянин не станет утруждаться и с койки не встанет. Стройка, уборка улиц, уборка в гостиницах и ресторанах. Есть магазины, где продавец украинец. Товары украинские. Вы там можете по-русски говорить. Они приезжают семьями, работают, кто три месяца, кто полгода, потом меняют кроны на евро или доллары, и назад. Месяц другой отдохнут дома, и снова в Чехию, снова получение краткосрочной визы, снова за ту же работу. Здесь на каждом шагу объявления: автобусы до Киева, Львова, это выгодно чешскому министерству транспорта или здешним частникам. Едут люди самого разного возраста, мужчины и женщины одинаково, уровень образования тоже самый разный.

– С визами кто-то помогает, кто-то здешний?

– Конечно. Это всё отлажено. И визу обеспечивает один человек, и зарплату выдаёт он же. Вот ты приехал. Весна. Много работы на селе, на фермах, в полях, в деревнях. Уборка и стройка – это всегда. Это ежегодно. Тот, кто оформлял тебе визу, его «клиент» зовут, он же устраивает тебя на работу. Понятно, что делает он это не бесплатно. Ты работаешь и на него, и на хозяина фермы, если работа сельская. Какую разницу присваивает себе этот клиент, никогда не узнаешь. И не сбежишь, документы у клиента. Всё это хорошо для первого раза, потом необходимо самостоятельное плавание, чтобы ни от кого не зависеть.

– И что, украинцев и русских охотно на работу берут?

– Да. Если ты себя зарекомендовал хорошо, возьмут и во второй раз и в третий… Словаки тут будут работать на тех же условиях, что и сами чехи. Румын не любят. Говорят, что они ленивы и могут стырить, что плохо лежит. А вот юго-восточная Азия…

– Вьетнамцев с китайцами где только нет.

– Их и тут полно. Говорят о повышении рождаемости, но, кажется, растет она именно за счёт вьетнамской диаспоры. Все регистрируются как чехи.

– Вы сменили пансион на квартиру, а дальше как?

– Обустроилась. Хозяйка нам с соседкой выдала кучу телефонов, где предлагали работу. Понятно, что умственного труда она не требовала. Жильё и работа – это идёт в паре. Мы стали обзванивать всех подряд, остановились на какой-то типографии, где надо было сортировать журналы и рекламные каталоги. Если где-то есть бракованные листы, то в сторонку, обратно в цех, чтобы там переделали. Ну а что не покалечено, упаковывать в бумагу и перевязывать шпагатом, потом складывать в штабеля. Я проработала неделю. Потом думаю: у тебя же осталась квартира в Липецке, остался ребёнок с матерью, зачем-то ты пять лет в университете отучилась, и что – ради этого. Язык осваивать некогда. Работа – тупая, как обух топора. Дом – комната на трёх человек, всего же девять. Общежитие. Они все хорошие девчонки. Все точно также пашут. Кроме Светы, была там у нас такая… У неё одна, но пламенная страсть – выйти за чеха замуж. Кто-то за швабру, а она в солярий или на сайт знакомств в интернет... Все хорошие люди, но совершенно чужие! Если ты хочешь свободно владеть чешским, если ты хочешь увлекательную работу, если ты хочешь жить насыщенной и полной жизнью, здесь этого не будет. Хочешь, не хочешь, но надо уходить.

– И что, вы также резко ушли, как из того пансиона?

– Вот прошла неделя. Дня через два соседка по комнате спрашивает: «Хочешь поработать в деревне?» Я плечами пожала. «Мясная фабрика, пятьдесят километров от Праги. Жилье без подселения». Потом видит, что я думаю, и добавляет: «Там овощи копейки стоят». Ну я и… согласилась. Выяснилось, что работник там нужен только на три месяца, но что-то мне эта типография уже в печёнки въелась. За неделю. Хозяйка намекает: «Дура, все же в Прагу стремятся». Ага, я ведь ей платить-то не буду. «Ты там с тоски завоешь, а тут хоть город». Да, город. Только его не увидишь, после работы ноги протягиваешь, и не до Домского собора с ратушей. «Холод в мясных цехах. И пообщаться не с кем». Вообще-то она была права. У нас две девчонки из квартиры работали в мясном цеху, где клеили этикетки на баночки с паштетами. Холод действительно ощутимый, если по десять часов каждый день стоять. У нас этими баночками, где утка на этикетке, весь холодильник был забит. Впрочем, зарплата у них была больше, чем у всех нас. На следующий день я поехала в эту деревню. Так же, электричкой, с Флоренца. Это вокзал, с которого мы едем, так называется. Оказалось, что там собираются производить сушеное мясо. Продукт для Чехии новый. Это вроде бы как таранка, только не из рыбы. Где-то, мол, в Аргентине что-то похожее делают местные индейцы. Нужен работник. На жаровни мясо раскладывать и следить за печью. Их там, в деревне этой, двое братьев, и я встречалась с одним из них, и вдвоем они уже не управляются.

Я вернулась в Прагу, собрала вещи и на следующий день в эту деревню. Ну и сразу за дело. Ярослав меня на вокзале встретил. Это хозяин цеха. Правда, опоздал на два часа. Привёз и говорит: «Можете сразу раскладывать мясо на решётки, оно уже замаринованное». А мяса килограмм тридцать, если не больше. В общем, хватит. Поднялась я к себе на второй этаж, сумки бросила, и за работу. Никаких паспортов, никаких договоров, никаких документов. Одно обещание – про зарплату.

– Сдержал?

– Да. Так месяца четыре я там и проработала. С удовольствием вспоминаю это время и людей. Как-то проще на селе…

Надежда улыбнулась и добавила.

– На Рождество мне подарили блокнот и чешско-русский словарь. Язык я начала изучать по-настоящему именно там. У Ярослава была жена, и когда мы общались, она специально подбирала для меня простые слова... То есть, не говорила сложно. Это уже потом… Эх, мотанулась я куда-то… на склоне лет, так хочется сказать: Боже, что ты тут делаешь? Одна абсолютно. Однако, Виктор, что мы всё про меня и про меня. Давайте о Баруньке…

Я удивился:

– Это… кто?

– Барунька, Барунка – то же, что Барбара. А Барбара – то же, что Божена. Это она выбрала себе такой чешский… как это сказать?

– Эквивалент. Вариант…

– Да. Божена. Она просто выбирает себе именно такое, может быть, ей близкое звучание имени, но это не перемена имени. Смотрите, Виктор, я захватила планшет, может, кино посмотреть про Немцову, пока едем. Называется «Сквозь эту ночь я не вижу ни одной звезды». Немецкий фильм, немецкий режиссер… И еще взяла тут в библиотеке книгу о Немцовой. Наверно, самое подробное, что есть. – Надежда достала из сумочки книгу с чёрной обложкой в мягком переплёте, я не успеваю прочесть её чешское название: – По этой книге могу что-то вам рассказать и перевести отсюда.

Мне всё равно.

– Давайте посмотрим фильм на обратной дороге.

– Если всякая биография начинается с рождения, то история её рождения загадочна. – Надежда развернула чёрную книжку, где меж страниц вложена была закладка из тонкой полоски бумаги.

Я знаю уже эту историю. Тайна рождения героя – элемент фабулы авантюрного романа. Предполагают, что матерью Немцовой была чешская дворянка Катерина Заганьская. Будучи замужем, она забеременела неизвестного от кого. Уезжает, рожает на стороне, в Вене. Девочку где-то оставляют на время. Это десятые годы девятнадцатого века, точная дата рождения ребёнка неизвестна. Другая версия заключается в том, что подлинная мать – родная сестра Катерины Доротея, по замужеству Талейран-Перигор. Она живёт в Ческа Скалице. Сюда приезжают два самых простых человека: Иоганн Панкл и Тереза Новотна. Он конюх, она обычная служанка, ключница в замке Ратиборжец, куда я направляюсь. В 1820-м году, когда они обвенчались, им передали эту девочку, как будто она их дочь, записав, что она тогда же, в 1820-м, и родилась. Этой девочке было полгода. В метриках значится имя некой дамы, крестной матери, которая в действительности не существует.

– Мнимые родители особой страстью к Баруньке не пылают, и может быть поэтому, – Надежда останавливается, заглядывает в книжку и переводит оттуда дословно: – её «поиски людей по жизни были ошеломляющими». Ей было абсолютно всё равно, что скажут вокруг, она теряла голову от мужчины, если влюблялась. А тем временем у мамы с папой появляются другие дети. Указывают на их непохожесть. Барунька отличалась от них. – Надежда перелистывает несколько страниц. – В 1824 году она пошла в школу. Тогда детей записывали. Все идут в школу в шесть лет, она почему-то пришла в четыре… В то же время эта версия, что Божена, – незаконнорожденный ребёнок, оспаривается, считается спекуляцией. Где правда? – и Надежда пожимает плечами.

– Четыре года… Невозможно учиться наравне со всеми.

– Да. При этом она ростом очень высокая. Сохранилась её медицинская справка. – Надежда снова смотрит в чёрную книгу. – Это всё делалось уже в то время. Вот такая деталь. Описывают, что она выше своих сверстников. Может ли девочка четырех лет быть их выше? Непонятно. Она была на три года старше своих четырёх официальных лет. В детском возрасте это сложно скрывать. Потом госпожа Катерина Заганьска, –(Надежда произносит по-чешски, без русского «я» на конце), – отдала её в замок Волковицу. Она должна туда приехать в 1830 году. В десять лет. А вспоминают, что она приезжает девушкой. Решили её оттуда забрать, потому что романы могли заводиться, а как это при её «официальном» возрасте? Так или иначе, но Божена Немцова выросла с убеждением, что её мама – Тереза Новотна. В то же время Катерина Заганьска проявляет особую симпатию к этой девочке. Она всегда опекала её. У неё хорошие отношения с Борунькой. Её выдали замуж за Йозефа Немца, он был намного старше, вспыльчивый и резкий. Работал финансовым инспектором. То есть, налоги собирал. Катерина Заганьска содействовала её браку, возможно, хотела таким образом обеспечить её будущее. Здесь, в книжке, высказывается такое предположение, но в общем всё это домыслы… В замужестве она счастлива не была, но именно благодаря мужу вошла в кружок чешских патриотов. Их целью было создание независимого чешского государства. Немца преследовали за свободолюбивые взгляды. Переводили из одного места в другое. И она с ним мыкается везде, с детками переезжает туда-сюда...

Из чёрной книжки (разумеется, в пересказе Надежды) я узнаю, что у писательницы был большой «дон-жуанский список» (наверно, автор там так и написал). Надежда перелистывает две или три страницы и называет несколько фамилий. Вацлав Болемир Небеский, поэт и критик. Он побудил Божену обратиться к литературе, хотя и раньше она пыталась писать прозу, роман. «Всё это влюбленность, любовь, увлечение, – тут же оговаривается Надежда. – Может, Прага так на любовь вдохновляет?». Я не знаю Прагу так, как она, и в ответ только пожимаю плечами: кому же это знать? Учёный, физиолог Ян Эвангелиста Пуркине – второй. «Здесь сказано (это Надежда про свою книжку), что он боролся за введение чешского языка в высшей школе, учреждение национальной академии наук и сделал множество открытий». Потом доктор, лечивший её… «Их всех объединяла национальная борьба…»

Любовь и борьба. На том и стоит жизнь.

Полных биографий, наверное, не может быть, всегда что-то останется либо неизвестным, неоткрытым, неразгаданным, как вот эта тайна рождения, либо пропущенным сознательно, на полях… Но как писать биографии? Как отбирать факты? Излагать всё подряд, или только то, что раскрывает человека? Так в том и мастерство писателя, чтобы характер его героя показан был многогранно, а это можно и через мелочь, через факт вроде бы самый невзрачный. Главное – определить основной жизненный стержень, общую систему идей. У Немцовой это самостоятельная Чехия, дружный союз свободных славянских государств, труд ради становления национального самосознания и, конечно, дети. Их было у неё четверо...

Очень, очень давно читал я письма Ивана Аксакова к родным, и рад, что у меня сложилась хорошая привычка подчеркивать всё интересное карандашом. Спустя годы зачем-то взял книгу в руки, развернул, и вот – забытые штрихи, которыми отмечена заинтересовавшая меня мысль, с пометкой NB на полях. «Следует ещё также заметить биографам, что они оказывают плохую услугу лицу, ими описываемому, выкапывая весь сор и хлам изо всех углов его души. Надобно рассматривать в человеке дело его жизни, его цель, его стремление, идеал, живущий в его душе, и уже по отношению к этой существенной стороне можно касаться частностей и мелочей его жизни. Человек сам себя очищает; внутренняя его работа над собою есть тайна между им и богом, и только Богу известно, какие плевела жили в его душе и исторгнуты им. Нет, поднимут сор, выброшенный давным-давно за окно, начнут рыться в пыли под стульями вместо того, чтоб любоваться светлым и просторным покоем; напылят снова, примутся наводить справки о выброшенном соре и проч. и проч.»

И однако биография – это авторское самозакрытие. Смерть пишущего, который не может стать тем самым Богом. Писатель должен отступить на второй план, его собственное «я» в тени, незаметно, а если оно выходит на первый, если автор вмешивается, судит, интерпретирует и толкует, тогда это не биография, а другой жанр – эссе или документальная повесть (роман). Но зачем уничтожать своё «я» ради «я» другого? Авторы биографий редко остаются в истории литературы.

Я слушаю ровный перестук колёс. Всё, как у нас, в электричках Калуга – Москва, которыми езжу я на работу из одного города в другой.

Минут через пять в вагон входит женщина в красной куртке с чёрной сумкой. У правого плеча блестит большой значок – щит с эмблемой в виде поезда. «Билеты покажите», – подсказывает Надежда. Краем глаза замечаю мужчину в такой же униформе, стоящего к нам спиной. Всё, как и у нас. И особая одежда, и ремешок сумки с блестящей перетяжкой, будто спрессованная восьмерка, и железные бляхи с синей эмалью, и тот же метод: один идет вдоль правого ряда, другой вдоль левого. Женщина ставит в моём билете галочку и первой удаляется в тамбур.

– Надежда, вы уже достаточно здесь живёте. Чешский национальный характер можете определить? Ну, какие-то на ваш взгляд особенные черты.

Или появление контролёров навело меня на этот вопрос, или я просто не хочу молчать. Но при этом ухожу от темы, от Немцовой.

– Швейки. – Она усмехается, и произносит это слово не задумываясь, – Всю жизнь дурачками живут. – И поясняет, чувствуя моё недоумение, потому что я ждал иных обобщений, положительных что ли. – Совершенно безответственные. Прикинется: ножка болит, ручка болит. Или ещё что. Притворяться. Украсть, пока вагон стоит. Притворяться, – повторяет она снова и после короткого молчания продолжает. – Чехи консервативны в быту. Они едут на море, ну там в Хорватию, везут свою еду. Всё своё. Своё пиво. Вплоть до мяса. Что-то новое попробовать – это делают очень осторожно. Не потому, что невкусно, а потому что… страшно. Я предлагала здесь свои блюда, готовила… ну, было вот такое настороженное отношение.

Мне кажется, что тот самый Ярослав, который взялся по аргентинской технологии производить сушёное мясо, сюда не вписывается, но не перебиваю.

– Есть очень набожные чехи, которые всё сделают, чтобы тебя обокрасть. Венгров не любят. Не любят русских, украинцев, американцев. 1968 год – это виноваты русские. Информационное воздействие на человека – страшная вещь. Но мне нравится особый чешский юмор. Славянский юмор. Английский, наверно, отличается своим изяществом и тонкостью, славянский – предполагает особенное отношение к тому, что преподносит жизнь. Тем, кажется, и интересен гашековский «Швейк». Конечно, его любят.

– А пример можете привести?

– Мне нравится, как они с юмором относятся, например, к продлению пенсионного возраста, чехи.

– Это и в России начинается.

– В этой связи такая шутка. Хотели бы вы полететь с пилотом семидесяти лет? Или: хотели бы вы обслужиться у дамочки в публичном доме, которой семьдесят?

– С Гашеком ясно. А Кафка? – Я вспомнил ту свою встречу на Ольшанском кладбище.

– А что Кафка? – пожимает Надежда плечами, поднимая чёрную книжку. – Он не чех. Он писал по-немецки. Скажите чеху «Кафка», он так… носиком поведёт брезгливо…

< Назад

Вернуться к оглавлению

Вперёд >