Ксения Касьянова

1994 г.

Форум славянских культур

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Славянство

Что такое ФСК?

Галерея славянства

Архив 2020 года

Архив 2019 года

Архив 2018 года

Архив 2017 года

Архив 2016 года

Архив 2015 года

Архив 2014 года

Архив 2013 года

Архив 2012 года

Архив 2011 года

Архив 2010 года

Архив 2009 года

Архив 2008 года

Славянские организации и форумы

Библиотека

Выдающиеся славяне

Указатель имен

Авторы проекта

Родственные проекты:

ПОРТАЛ XPOHOC

ФОРУМ

НАРОДЫ:

◆ ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

◆ СЛАВЯНСТВО

◆ АПСУАРА

◆ НАРОД НА ЗЕМЛЕ

ЛЮДИ И СОБЫТИЯ:

◆ ПРАВИТЕЛИ МИРА...

◆ ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

БИБЛИОТЕКИ:

◆ РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ...

Баннеры:

Прочее:

Ксения Касьянова

О русском национальном характере

ГЛАВА 5

Двоящееся общество

5.1. Государство и мы

Немедленный и однозначный ответ на поставленный выше вопрос, по-видимому, пока что невозможен. Для этого нужно предварительно разобраться - что же мы такое представляем из себя в настоящее время: сложились ли мы, русские, в нацию или процесс этот еще не завершился, а если не завершился, то насколько он далек от завершения? И если тот процесс идет, то в каком направлении? И что влияет на него - какой контекст? Ответить на все эти вопросы трудно, потому что, как и сто лет назад (и больше), страна наша по-прежнему "покрыта канцелярской тайной" и мы узнаем обо всем в ней происходящем по "рукописной литературе" да по "сочинениям об нас иностранцев". Но будем надеяться, что В. Муравьев был прав, сказав об отношении интеллигенции к народу: "Мы ощущаем его изнутри".

Бесспорным, по-видимому, является тот факт, что носители первоначальной этнической культуры нашего народа локальные общины разложились окончательно, и мы имеем некоторое большое социальное целое (охватывающее кроме нашего собственного еще ряд этнически не похожих на нас народов), объединенное и скрепленное государством. С этой очевидной истины и следует начать: государство мы имеем, причем государство это - вполне современной, общепризнанной на данный момент во всем мире формы, устроено по западноевропейскому образцу, как и в большинстве стран "передовых" и "развивающихся". Можно предъявлять претензии к содержанию, вкладываемому в эту форму, но форма сама - западноевропейская.

Однако государство - это только один, весьма узкий срез общества. Государство можно было бы назвать жесткой фиксацией некоторых основных параметров данного общества в определенном его состоянии. Основа, на которой государство функционирует - закон, писаное право,- составляет лишь часть коллективных представлений, которые являются каркасом для всей социальной группы, называемой обществом. Эта твердая и неподвижная суша окружена непрестанно движущимся морем, в волнах которого кишат живые организмы: они рождаются, развиваются и, умирая, откладываются на дне, давая начало новым островам.

Именно это море - общественное сознание, всегда живое и подвижное,- осваивает новые ситуации, в которые попадает общество. Трудности могут возникать из-за материально-технических факторов, из-за отношений с окружающими обществами или общества с личностью (вспомним, что Дюркгейм считал, что в нас как бы два сознания: одно - это "общество внутри нас", другое - это наши индивидуальные состояния; вот эти индивидуальные состояния обществом уже не являются, они - вне его и составляют его "окружение"). Все эти трудности должны по ходу дела преодолеваться, общество должно постоянно адаптироваться к окружению, в том числе и его фиксированные параметры - государственные структуры.

Для этого государство "оборудовано" приводными ремнями - различными организациями, начиная от солидных, устойчивых и сильно формализованных (партии, профессиональные и прочие союзы), которые и основываются для того, чтобы влиять на политику, т. е. непосредственно на государство, и до небольших, слабо формализованных (типа различных обществ охраны природы, книголюбов и прочих), которые тем не менее пытаются проводить в жизнь какие-то отдельные комплексы коллективных представлений и, следовательно, также время от времени "вмешиваются", требуя что-то изменить в соответствии с этими представлениями.

Такие "приводные ремни" в нашем государстве также имеются. Они существуют и даже функционируют, но вряд ли хоть один человек, знакомый с этими организациями, рискнет утверждать, что они что-то с чем-то связывают. И ни один здравомыслящий человек, собираясь на профсоюзное собрание, вовсе не ожидает, что кто-то там будет высказывать собственное мнение, а остальные будут это мнение обсуждать и совместно вырабатывать решение. Ежу известно, что все решения подготавливаются заранее, что все речи пишутся и редактируются ответственными за это лицами, что все предварительно срепетировано, а то, что происходит на самом собрании,- спектакль, имитация деятельности. Это - совершенно пустая форма.

Основатель нашего государства В. И. Ленин горячо доказывал, что профсоюзы - это "приводные ремни", связывающие "партию" с "массами". В данном случае великий вождь отождествлял партию с государством, но гораздо интереснее, что он считал "массой", т. е. неоформленной группой индивидуальных единиц, все, что оставалось за пределами государства, и даже еще уже - партии. Для него не было никакого общества, помимо государства, в котором, таким образом, и предполагалось сосредоточенным все общественное сознание, весь динамический момент, "мотор", порождающий энергию и идеи. Связь с массами через "приводные ремни" с неизбежностью должна была получиться односторонняя, отсюда профсоюзы одновременно и "школа коммунизма": они должны учить, воспитывать, доводить до сведения масс решения, принятые "наверху", в "центре", в мозге. Именно на эту функцию до сего дня и ориентированы все "приводные ремни" нашего государства, из этого на 90% состоит их деятельность.

Но если государство - структура жестко формализованная и статичная (а с этой его природой ничего не может поделать даже наша всесильная ленинская партия), то все, что идет от него к обществу, неизбежно должно превращаться в директиву, инструкцию, бумагу, в циркуляр. А циркуляры, как известно, не обсуждаются, они суть принятые решения, и нет ничего более бессмысленного, чем обсуждать принятые решения.

По форме же видно, что она, форма, предназначена для другого - для обсуждения и оформления каких-то мнений и оценок, а следовательно, для доведения их от общества к государству. Именно для этой цели сложились указанные формы в той культуре, из которой они нами позаимствованы в западно-европейских обществах. Почему же у нас они действуют так нелепо? Только ли потому, что вождь и учитель так своеобразно представлял себе социальный процесс и так неудачно ориентировал в общем-то неплохие формы выражения общественного мнения?

Я думаю, что он не хуже нас всех "чувствовал" свой народ "изнутри" и он, по-видимому, хорошо понимал, что тот субстрат, который может и будет вырабатывать сознание этих "масс", не будет соответствовать тому материалу, на котором построено государство, что коллективные представления нашего народа не смогут уложиться в приготовленные государственные формы. Массированная пропаганда по всем каналам от государства к обществу и имела своей целью подавить эти коллективные представления, изначально присущие народу, и постепенно заместить их другими, более "передовыми" и "революционными". В этом основная и самая истинная суть лозунга - "воспитание масс".

Эта пропаганда ведется с неослабевающей силой уже не один десяток лет. Целые поколения выросли под ее воздействием. Всеобщее среднее образование еще более расширило поле ее деятельности, удерживая человека в школе, а следовательно, в сфере ее действия, довольно продолжительный срок. Все средства массовой коммуникации мобилизованы для этой цели. Главные хранители этнического начала в народе - его религия и фольклор - тщательно изолированы, "закупорены" в отведенных им узких сферах как индейские племена в резервациях.

Судя по интенсивности и продолжительности этой бурной пропагандистской деятельности, мы давно должны были уже утратить все свои этнические особенности и адаптироваться наконец к этим заимствованным извне формам жизни. Так ли это? Об этнических особенностях мы поговорим ниже - с ними не все очевидно. Но что касается адаптации нас к государственным формам, то она происходит весьма странным способом: на уровне механическом мы осваиваем процедуры, которые необходимы нам повседневно, что же касается самих форм, то мы их попросту не знаем. И степень незнания в этой области у нас воистину фантастическая.

Как-то пришлось мне ехать в купе с двумя попутчиками-шоферами. Зашел у них разговор о каком-то, если правильно вспоминается мне, особом способе соединения двух деталей в автомобиле определенной марки. Один доказывал, что такой способ соединения нигде больше не встречается и не может встретиться, и доказывал почему, разбирая дотошно всю механику взаимодействия окружающих частей. Другой говорил, что в принципе можно такой способ применить также и в других автомобилях, и не менее дотошно объяснял как. Когда в английском фильме или повести мне попадается сцена разговора нескольких человек о политике, то я почему-то всегда вспоминаю этих шоферов-попутчиков: именно так толкуют англичане о государственных вопросах. Они в них разбираются. Когда же два русских человека заводят такой разговор, то это скорее напоминает препирательство крестьян вокруг трактора, которые, согласно известному анекдоту, не могут сообразить, с какой стороны в него запрягается лошадь.

Мы не только слабо представляем себе распределение функций между различными учреждениями, способы их взаимодействия и соподчиненности, мы часто отказываемся признавать даже сам принцип их деятельности: мы очень долго стараемся "обходиться" без них, решая проблему собственными "средствиями". Когда же это нам явно не удается, мы вламываемся в первое попавшееся, более или менее подходящее по смыслу учреждение и начинаем немедленно требовать решения своего дела по возможности без всяких бумаг, без обращения в другие инстанции, без предварительных процедур. Если же это не удается, то возмущаемся, ругаем учреждение за бюрократизм, волокиту и требуем, чтобы с нами обращались "по-человечески". Чем и доказываем, что формальные отношения мы вообще исключаем в своем сознании из сферы "человеческого".

И это не только наше отношение к этому государству, оно имеет очень древнее происхождение. В. Вейдле в "Мыслях о русской душе" пишет: "Пусть иногда бестолково и невпопад, но в "должностном лице" у нас всегда склонны были искать человека, а не найдя, впадали в отчаяние или в негодование. Глупая чеховская старуха, сующаяся с челобитной не по адресу, путающая учреждения по неспособности видеть что-либо, кроме живых людей,- лишь карикатурное отражение этой склонности. Для русской литературы губернатор, околоточный, делопроизводитель - либо исчадия ада, либо человеческие существа, начисто изъятые из того мира, к которому они принадлежат по должности. Толстой ненавидит суд, Салтыков администрацию, Чехов терпит лишь тех профессионалов, которые не терпят своей профессии. Понятие городового в уме русского интеллигента приобрело метафизический смысл, зачеркнувший его бренное естество: февральская революция, как известно, была "бескровной", хотя трупы городовых, сложенные, как дрова, на невском льду, исчислялись сотнями. Наши террористы были добрые молодые люди, готовые даже и жизнь положить за будущее счастье человечества, но для которых представитель государства уже не был частью человечества"¹⁰⁶.

Государство изначально противостоит русскому человеку как нечто враждебное, и на него, как на врага, не распространяются моральные запреты: его можно обманывать, у него можно красть; обещания, данные государству, можно не выполнять. С ним можно бороться разными способами, но при этом почему-то не имеет силы самое главное для военных правило: чтобы победить врага, надо его знать. Знать свое государство мы не хотим. Сделав дело и выходя из учреждения, мы немедленно забываем начисто все, что нам пришлось узнать о порядке и способах его функционирования. И это забывание удивительно характерно. Я знаю немало людей, которые, приезжая из командировки, каждый раз с проклятьями приступают к заполнению финансового отчета, так как заново обучаются всем правилам его составления, но, сдав бумаги в бухгалтерию, немедленно опять их позабывают.

Существует гипотеза, что освоение иностранного языка требует от человека в несколько раз больше усилий, чем нужно для запоминания слов и правил построения предложений на изучаемом языке. И причина заключается в том, что психика человека оказывает сопротивление этому процессу: она "гасит" приобретенные навыки и стирает знание, "выбрасывает" все это из памяти как ненужное и враждебное, как мешающее ей.

Наши отношения с собственным государством чем-то напоминают этот процесс освоения чужого языка. Заложенные в наше сознание первоначальным семейным воспитанием бессознательные культурные структуры - "социальные архетипы" - начинают угнетаться этим чуждым .языком, основанным на других принципах, и тогда психика восстает на это знание и выталкивает его вон, чтобы оно не мешало нам жить. "Социальные архетипы" более важны, так как они представляют собою матрицу наиболее часто встречающихся, наиболее интимных и важных для нас систем отношений - систем, на основе которых функционируют все наши неформальные группы.

5.2. Наши неформальные группы

Мне запомнилось высказывание в частной беседе одного венгра: "Вы знаете, я просто преклоняюсь перед вот этой способностью русских: встречаются совершенно незнакомые люди, посидели, поговорили, вдруг - Давайте споем! - Давайте! - У тебя второй голос, у тебя первый, ага, и у тебя тоже первый, тогда я буду вторым. Начали! - И понимаете? - без всякой подготовки, без репетиций. Они могут сразу, сходу спеть такие сложные вещи!" - "Неужели венгры не смогли бы точно так же спеть свои народные общеизвестные песни?" - "Да. Но у нас одноголосие. А у вас - такие партии этих, как их... подголосков, и потом - импровизация!" - "Импровизация не представляет большой трудности, если человек хорошо владеет стилем в целом" - "Я это умом понимаю, но впечатление это производит потрясающее, когда вот так, сходу,- и такие сложные вещи..."

Я понимаю этого венгра очень хорошо. Точно такое же чувство восхищения было мною пережито однажды на троллейбусной остановке. Стоял пьяный и держал в руках три апельсина. Недалеко стояла женщина с мальчиком лет двенадцати. Апельсины были большие, а у мужчины не было ни портфеля, ни сумки. Он пошевелился и уронил один, полез его доставать и уронил другой; сделав массу ненужных движений, он, наконец, уловил на тротуаре их оба и осторожно распрямился, ощущая насмешливую атмосферу вокруг себя, хотя все молчали, только смотрели на его упражнения. Тут подошла женщина с сумкой, по-видимому, торговавшая у метро зеленью: какие-то пучки высовывались из полиэтилена, сбоку торчал букет непроданных ромашек. Пьяный опять уронил апельсин и отправился за ним на мостовую. Вернулся он, прижимая все три апельсина к груди, совершенно обескураженный. Женщина-торговка разбирала сумку и, держа в руках большой пучок укропа с какими-то листьями и стеблями, задумалась, по-видимому, о том, как все это лучше устроить. Женщина-мать подошла к пьяному и, протягивая пакетик, сказала: "Возьмите". Пьяный, по-видимому, все еще переживавший свою смешную возню, ошеломился и сказал недоверчиво: "Зачем? Не надо..." - "Положите апельсины,- убедительно уговаривала его женщина.- Так будет удобно. А то вы их растеряете в троллейбусе". - "Что вы? Не надо... Спасибо..." - сказал пьяный и взял пакетик. И сразу же женщина-торговка решила, что ей делать: она повернулась к матери мальчика и, сунув ей пучок укропа, сказала: "Вот - это тебе... Бери-бери, я ведь даром даю". И чтобы рассеять совсем уж какую-то невозможно предупредительную и сентиментальную атмосферу, вдруг сгустившуюся на остановке, беспечно махнула рукой: "Не везти же мне его домой. А ты посолишь что-нибудь". И отошла далеко, и даже отвернулась в другую сторону, чтобы показать, что она не собирается завязывать какие-то отношения, и вообще, что ей это ни для чего не нужно.

Один непосредственный поступок - и сразу же за ним второй, как ответ. И в первом движение души - помощь беспомощному, а во втором - вознаградить это желание. Две женщины сделали как бы движение с двух концов площадки, и сразу же над ней ощутилась отчетливая схема социальных отношений, которой все, включая нас, пассивно наблюдавших этот эпизод, были уже связаны,- и каждый точно знал, что, если последует продолжение, он должен сделать то-то и то-то: сыграть такую или иную роль (в зависимости от развития действия), в общем исполнить свою "партию" в этой песне. Так при первом же толчке извне в нас актуализируются "социальные архетипы", указывающие нам, что мы должны защищать, поощрять, порицать, не допускать и т. д. Как правило, мы о них не рассуждаем. Они существуют в нас на уровне поступка и чувства. Это и есть бессознательные структуры, о которых мы говорили выше, они то и представляют собой наш национальный (точнее было бы сказать этнический) характер.

Откуда же он в нас берется, на чем держится и как передается от поколения к поколению,- все это вопросы сложные и очень слабо изученные к настоящему времени.

Нам же очень важно подчеркнуть только, что эти ощущения, переживания, образы весьма трудно переводимы в вербальную сферу, зато очень сильно окрашены чувствами. И эти их свойства приводят к целому ряду следствий, которые необходимо здесь затронуть.

Главное из них заключается в том, что вербальные выражения, которые даются этим, невербальным по преимуществу переживаниям и ощущениям, могут сильно отличаться друг от друга, что отнюдь не мешает каждому из их носителей поступать в принципе и часто даже по форме одинаково и одинаково чувствовать. И не только чувствовать, но и оценивать свои и чужие поступки.

5.3. Архетипический и рефлексивный слои сознания

Этим, по-видимому, и объясняется знаменательный факт, когда типичный носитель русского этнического характера истово исповедует марксизм в качестве основы своего мировоззрения, совершенно не обращая внимания на то, что марксизм как учение развился из совершенно иных принципов, чем те, на которые ориентированы (как я постараюсь показать ниже) наши "социальные архетипы". Рациональные формулировки, в которых такой человек выражает свое мировоззрение, не волнуют никого (в том числе и его самого), пока он правильно поступает, т. е. в поведении реализует эталоны своей культуры, а не то, что вытекает из этих формулировок. А когда дело доходит до противостояния, то каждый из нас может привести десятки примеров из собственного опыта, когда он преспокойно отбрасывает свои рассуждения, логически такие безупречные, и поступает иррационально, руководствуясь чувством, "сердцем", и получает от своего поступка удовлетворение. Но это, в свою очередь, как-то не колеблет вербально сформулированного мировоззрения.

Отсюда и все социальные институты нашего общества как бы "двоятся" - извне они задаются государством, оформляются законами и обосновываются принятой в государстве идеологией, изнутри они "стоят" нашими этническими моделями поведения, не имеющими к этой последней никакого отношения. Семья создается в результате действия целого ряда "социальных архетипов" - способов ухаживания, существующих в данной культуре, типов отношений между детьми и родителями, между различными родственными группами, между родственниками и свойственниками. Здесь работают представления об идеальной семье, идеальной супруге и т. д., но оформляется брак в государственном учреждении - ЗАГСе. А в случае, когда семейная жизнь не складывается и этнические культурные модели ничего с этим поделать не могут, жена прибегает к последнему средству - пишет жалобу в парторганизацию по месту работы мужа, т. е. пытается использовать "государственные" средства, правда, большей частью безуспешно.

Но такое сосуществование не вполне безвредно для той и другой стороны. Человек все-таки существо рациональное, он склонен строить планы своей жизни и разумно осмысливать свое поведение, и в этой своей склонности он часто руководствуется построенными им вербальными моделями и системами. Но реализация целей, выведенных из таких логически хорошо увязанных и сбалансированных систем, вдруг начинает противоречить иррациональным архетипам его поведения. И тогда либо реализация целей затрудняется, замедляется и делается вовсе невозможной; либо человек осуществляет свои планы, но чувствует при этом внутреннюю неудовлетворенность и внешнее неодобрение со стороны окружающих. В обоих случаях он впадает в разлад с самим собой, у него возникает внутренняя напряженность, отрицательные эмоции, ощущение беспомощности, запутанности.

Такое постоянное столкновение друг с другом в сфере личности не проходит бесследно и для архетипов, которые постепенно разрушаются, не получая "поддержки" со стороны сознания, и для вербальных систем, которые, оказываясь то и дело несостоятельными в сфере поведения, постепенно теряют статус социальной реальности. Общество, построенное на таком неоднородном и несбалансированном фундаменте, разрушает само себя: семейные узы ослабевают, средства производства и продукты труда разворовываются, мораль начинает замещаться "Моральным кодексом строителя коммунизма", вывешенным на воротах предприятия, а социальный контроль - слежкой, доносами друг на друга и "крутыми мерами" формального характера, в учреждениях процветают кумовство и коррупция и так далее. Однако такое параллельное существование двух разнонаправленных систем и их взаимное "поедание" может продолжаться довольно долго.

Вернуться к оглавлению.

СЛАВЯНСТВО

Славянство - форум славянских культур

Гл. редактор Лидия Сычева

Редактор Вячеслав Румянцев