Лидия СЫЧЕВА. «И над воинством имя засверкало моё...» |
|
2016 г. |
Форум славянских культур |
ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР |
|
СлавянствоЧто такое ФСК?Галерея славянстваАрхив 2020 годаАрхив 2019 годаАрхив 2018 годаАрхив 2017 годаАрхив 2016 годаАрхив 2015 годаАрхив 2014 годаАрхив 2013 годаАрхив 2012 годаАрхив 2011 годаАрхив 2010 годаАрхив 2009 годаАрхив 2008 годаСлавянские организации и форумыБиблиотекаВыдающиеся славянеУказатель именАвторы проектаРодственные проекты:ПОРТАЛ XPOHOCФОРУМНАРОДЫ:◆ ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ◆ СЛАВЯНСТВО◆ АПСУАРА◆ НАРОД НА ЗЕМЛЕЛЮДИ И СОБЫТИЯ:◆ ПРАВИТЕЛИ МИРА...◆ ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯБИБЛИОТЕКИ:◆ РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ...Баннеры:Прочее: |
Лидия СЫЧЕВА«И над воинством имя засверкало моё...»
О природе героического в поэзии Валентина Сорокина Поэт Валентин Сорокин известен как автор ярких стихов и публицистики, литературно-критических статей и рассказов. Его творчество на протяжении нескольких десятилетий является предметом внимания известных критиков и литературоведов: А. Макарова, Ю. Прокушева, О. Михайлова, П. Выходцева, И. Денисовой, Л. Ханбекова, Е. Осетрова, М. Числова, Б. Леонова, Л. Скворцова, В. Бондаренко и др. О Валентине Сорокине писали поэты Василий Фёдоров, Виктор Кочетков, Михаил Львов, Борис Примеров, Александр Филиппов, Сергей Поделков, Владимир Цыбин и др. Исследователи отмечали яркость дарования, своеобразие лирики и остроту тематики поэта. Об этом же говорится в учебных пособиях Ю. Минералова[1] и В. Петелина[2], вышедших в новейшее время. И всё же данные труды и публикации не позволяют четко определить место и роль Валентина Сорокина в литературе второй половины ХХ века. Критик А. Макаров говорил о «рабочей теме» в творчестве поэта, М. Львов – о патриотизме, С. Поделков отмечал языковое богатство стиха, В. Кочетков писал о трагедии «тихого времени», запечатленной в лирике и т.д. На наш взгляд, эти черты идейной проблематики и особенности поэтики не являются определяющими в творчестве Валентина Сорокина. Главное его отличие от большинства тех, кто пишет на русском языке «в столбик», заключается в другом. В чём же? Обратимся к произведениям, написанным в 1954-1970 гг. За 16 лет Валентин Сорокин прошел огромный путь – и биографический, и поэтический. Из вчерашнего крестьянского сына, рабочего мартеновского цеха Челябинского металлургического завода он вырос в главного редактора крупнейшего в РСФСР книжного издательства – «Современник». В 1970-м году – Сорокин автор практически всех центральных литературных журналов, у него вышло 8 стихотворных сборников. Поэтов с таким стремительным взлётом в СССР было немного. При этом Сорокин не принадлежал ни к одному из ведущих направлений советской поэзии того времени («тихая лирика», «эстрадная поэзия», «авторская песня» и пр.), не входил ни в какие группы (например, в круг литераторов, связанных с именем критика В. Кожинова), являвшимися своеобразными трамплинами для продвижения к известности. На кого же опирался поэт в своём пути? Кто является для него идеалом и предметом вдохновения? И, наконец, с кем сам себя сопоставляет Валентин Сорокин из предшествующих поэтов? Для ответа на эти вопросы обратимся к его стихотворению, написанному в 1970-м году – «Монолог гусляра»[3]. Загорается пламя На первый взгляд может показаться, что перед нами стихотворение, посвященное историческому прошлому Руси, с ролевым героем – бесстрашным певцом-гусляром. Но сказитель не только воспевает подвиги воинов; правнук Бояна включен в борьбу, более того, он – вождь, «местью венчанный князь», ведущий за собой рать в битву. Его высокую миссию – защиту «величавой Руси» – приветствуют и земля, и небо: и «вешний гуд» ручья, и трубящие в вышине журавли. Герой стихотворения дважды говорит о своём бесстрашии (будто бы подбадривая себя), при этом он вовсе не «книжный», не придуманный богатырь: «Ой, не просто, не просто / Рать вести за собой!» – в этих строках звучит почти отчаяние. Правнук Бояна осознаёт свою избранность («Наречен я по праву / Сыном отчей земли!») и призванность: чтобы его имя засверкало над воинством, копьё до́лжно было отточить «за церквами святыми» – путь православного воина есть категория духовная. Потому в финале стихотворения мотив преемственности и отцовства звучит как клятва верности: «Никогда не повянет / Наша с предками связь». Но кто этот враг, на которого идёт в бой (и ведёт за собой рати!) правнук Бояна? Стихотворение, написанное точно и осмысленно, на этот вопрос даёт весьма расплывчатый ответ: из него можно понять, что «диких моголов» сотни, что они – жгут погосты (т.е. уничтожают прошлое, традицию). Неясно также, почему «бесстрашный певец», чьё дело – стихи да гусли – участвует в битве, притом не рядовым воином, а «князем», полководцем, вождём? Но если смотреть на стихи не как на иллюстрацию к «преданьям старины глубокой», а как на развернутую метафору битвы духовной, идущей в современности, то все вопросы исчезают. Рать – это читатели поэта, способные на борьбу за русское самосознание (которое невозможно без опоры на прошлое, на историю, на подвиги предков), а главное оружие правнука Бояна – слово, которым он обещает отомстить за «славянские слёзы», кипящие «под сердцем». В условиях подцензурной литературы поэт вынужден был закладывать в своё произведение сразу несколько уровней понимания. Для цензоров из Главлита, достаточно было внешнего, орнаментального смысла – эти стихи о прошлом, о борьбе с монголо-татарским нашествием. Правда, сам дух стихотворения, горячее чувство, звучащее в нём, будят подозрения, что речь здесь идёт вовсе не о далёких временах и устоявшихся оценках. Но если подходить к стихотворению формально, то кажется, что поэт погружен исключительно в историю. Что же касается читателей сведущих, способных расшифровать подтексты, то для них поэт прямо заявлял о своём русском самосознании, о личном участии в духовной битве, об эпической родословной – «я твой правнук, Бояне». (Один из исследователей «Слова о полку Игореве…» Вс. Миллер считал, что «Боян заменяет автору «Слова» музу эпических поэтов»[4]; мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть это предположение относительно автора «Слова»; но то, что для Валентина Сорокина Боян – поэтический символ, источник вдохновения для героических стихов, нам кажется очевидным.) При выпуске художественной литературы в СССР Главлит решал, каким стихам – с точки зрения идейного содержания – дать жизнь, а каким – лежать в столе или ходить по рукам в списках. Но помимо цензоров, у Валентина Сорокина были и другие высокопоставленные читатели – сотрудники органов КГБ. Ко времени написания стихотворения «Монолог гусляра» они несколько лет пытались склонить поэта к «сотрудничеству», но из этой затеи ничего не вышло[5]. Случаи, когда кандидат, намеченный к вербовке, «срывался с крючка», были, по признанию высокопоставленных сотрудников КГБ, исключительно редки – деятели культуры предпочитали не обострять отношений со всесильным ведомством. Народный артист РФ Лев Прыгунов утверждает: «…человек, который отказался содействовать и служить на КГБ, он зачеркивался. Это 100%. <…> Я был зачеркнут, я был вычеркнут. Меня даже не выпускали в Монголию…»[6]. Внимание КГБ к молодому поэту возникло после публикации в 1960-м году в газете «Челябинский рабочий» стихотворения «Я русский». (Через десять лет стихотворение будет напечатано в книге «Голубые перевалы» с названием «Я россиянин», с эпиграфом из Александра Прокофьева – «За вечную родину нашу, / За тёплый отеческий кров», с полностью измененной первой строфой и с существенной стилистической переработкой других строф, при этом общий пафос и смысл произведения сохранится. Дальнейшие переиздания стихотворения шли в этой редакции.) Процитируем начальную строфу стихотворения из газетного варианта: Я русский Эти стихи сразу же вызвали пристальное внимание КГБ, поскольку являлись демонстративным инакомыслием. К главному редактору «Челябинского рабочего» В.И. Дробышевскому пришли представители компетентных органов, а по отношению к автору начался многолетний прессинг со стороны органов госбезопасности. Хрущёвская «оттепель» хотя и стала временем возвращения репрессированных из лагерей и ссылок (домой, на Урал, вернулся, например, Борис Ручьев, один из поэтов, поддержавших творческое становление Валентина Сорокина), но не изменила государственной политики в национальном вопросе. Крупнейший исследователь состояния русского народа в ХХ веке А.И. Вдовин пишет: «…Власть в конце 50-х годов в очередной раз увлеклась утопическим проектом «окончательного решения национального вопроса», связывая его с форсированной ломкой национальных перегородок, стиранием национальных различий, с ассимилированием наций в советском обществе, иначе говоря, с денационализацией»[7]. Стихотворение, открыто декларирующее русскую позицию, лишенное каких-либо признаков «советскости» (в большевистском варианте), очевидно противостояло текущему «курсу партии» в национальном вопросе, который тогдашние обществоведы толковали следующим образом: «стратегическая линия рабочего класса и его партии… направлена на слияние всех наций, на преодоление национальных перегородок и различий», а в будущем «…все население Советского Союза будет представлять единую коммунистическую нацию». Мы же отметим в приведённой строфе центральную смысловую доминанту: «Легендами / И сказками повитый…» Именно эти строки являются отправной точкой авторской позиции – лирический герой «повит» легендами и сказками Древней Руси. Образное значение слова «повитый» в данном контексте: рождённый, вскормленный, воспитанный. («А мои ти Куряни свѣдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копія въскръмлени», – говорится в «Слове…»[8].) При первом прочтении эти строки уходят на второй план, внимание читателя акцентировано на открытом публицистическом начале: «Я русский терпеливый человек…». (Вспомним, кстати, стихотворение Маргариты Алигер «Мы евреи», являющиеся главой её поэмы «Твоя победа». Впервые стихи были напечатаны в журнале «Знамя» в № 9 за 1945 год. Ключевая строфа: «...Разжигая печь и руки грея, / наскоро устраиваясь жить, / мать моя сказала: «Мы евреи. / Как ты смела это позабыть?»[9] Поэма переиздавалась позже отдельной книгой, в 1947 году вошла целиком в книгу «Избранное». Сравним: «Мы евреи» (т.е. личностное заслонено национальным) и «Я русский…» (личностное является выражением национального). Подробный разбор данных различий не является темой нашего исследования, но отметить их, на наш взгляд, уместно, т.к. поэт становится выразителем народных чаяний («эхом русского народа» – А. Пушкин) лишь в том случае, если помимо таланта и дара, у него есть способность к восприятию основных ценностных координат: ментальных, нравственных, религиозных и др.) В стихотворении «Я русский» автор есть строфа о противоборстве с иноплеменными захватчиками: «Меня палили бешеным огнем, / Меня душили / Жилистым арканом. / Меня кололи / Пикой и копьём / Разгневанные орды / Чингис-хана». Отметим, что молодой автор говорит голосом всего народа, ему известен исторический путь, и он является одновременно и личностью, и самим народом – сущностью неуничтожимой, несмотря на тяжкие испытания. Образ бесстрашного воина совершенно естественен: «Голодный, непричесанный, босой, / Лицом закаменев / Над Русью жалкой, / Я их сшибал оглоблей, / Стриг косой, / Я их лупил / Простой дубовой палкой». Показателен предлог над (Лицом закаменев / Над Русью жалкой): у героя есть способность возвышения и взгляда на огромное родовое пространство с высоты. Он обладает почти сказочным свойством сражаться с врагом простым оружием: «сшибал оглоблей», «стриг косой», «лупил простой дубовой палкой». И вот уже рассказ о современности, о ХХ веке: Я шел на шахты Безусловно, с точки зрения тогдашних идеологических подходов, это самое опасное место в стихотворении. Поэт пишет о времени сталинских репрессий, но как-то не «по-советски», без оков официального интернационализма, обвиняя врагов в русофобии («Иван, куда ты с грамотой лаптёжной?»). Речь идёт именно о русофобии: т. к. народ с развитой мифологией («легендами и сказками повитый»), по убеждению автора, не может быть малограмотным. Поэт с болью говорит о смерти своих наставников – полагаем, что речь тут идёт о Сергее Есенине (народная молва считала, что его убили), Павле Васильеве, Борисе Корнилове, Борисе Ручьёве и других репрессированных литераторах: «Завербовав предателей / На помощь, / Они моих / Наставников, вождей / Из пистолета / Убивали в полночь…» В этом стихотворении Валентин Сорокин за десятилетие до написания «Монолога гусляра» понимает роль поэта как вождя (ср.: «Я твой правнук, Бояне, / Местью венчанный князь».) Николай Страхов в работе «Ход нашей литературы, начиная от Ломоносова» говорил о том, что «Каждый писатель в той или другой мере, в той или другой форме, есть выразитель народного духа; вот та общая почва, на которой они растут. В одном сказалось одно, в другом другое, но корень общий. Народный дух – так назовем мы пока ту таинственную силу, от которой в глубочайшем корне зависят проявления человеческих душ»[10]. В стихотворении «Я русский» мы видим такое «поэтическое душевное движение». Оно выражено с удивительным для советских времен бесстрашием и с огромным личным чувством. Молодой поэт не пользуется эвфемизмами, не прикрывается «историческими ролями», он пытается говорить «голосом столетий» и от имени всего народа. Очевидно, что в стихотворении явлен не только народный дух, но и эпический талант большой силы, рожденный воспевать героев и их славу. Этот всё тот же воин-Боян, участник битв и сражений, а не только пристрастный летописец событий. «Первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная, является чувство пути»[11], — говорил А. Блок. Стихотворению «Я русский» предшествовало написанное годом раньше «Слово к России» (1959), в котором поэт также указывал на масштабность своего (слитого с народной судьбой) пути: Я твой сын, молодой, быстроокий, И снова – эпический размах поэтического пути – «По горам, по равнинам широким, / Жать, и сеять, и строить иду» (ср.: «Я шел по льдам, / По зарослям таёжным»), но на этот раз в стихах звучит интонация не воина, а молодого творца-созидателя. Можно ли сказать, что перед нами явлен «поэтический дневник человека периода строительства коммунизма, ворвавшегося в жизнь по-юношески резво»[12] (А. Макаров)? На наш взгляд, такая оценка будет не вполне корректной, поскольку и здесь в композиционном центре стихотворения мы слышим отзвук былинной древности – «я с тобой, как Добрыня, силён». Добрыня Никитич – второй по популярности после Ильи Муромца богатырь русского народного эпоса, которого иногда величают князем[13]. Он умён, образован отличается разнообразием дарований: ловок, отлично стреляет, плавает, поёт, играет на гуслях(!). Таким образом, мотив «местью венчанного князя», правнука Бояна, мы встречаем в самых ранних стихах поэта. «Поэт – сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в третьих – внести эту гармонию во внешний мир», – писал А. Блок. «Пою о России» – заявка на готовность внести гармонию во внешний мир, причем по форме – это песнь лиро-эпическая, а не эстрадный шлягер, не бардовская песня, не частушка и не джазовый вокал. Название стихотворения – «Слово к России» – свидетельствует о личностной готовности автора говорить с родиной, имеющей бо́льшую историю, чем Россия советская (для «человека периода строительства коммунизма» было бы естественней дать название «Слово к Советскому Союзу», «Слово к РСФСР» и пр. См., например, стихи Владимира Харитонова, ставшие в 70-х популярной песней: «Заботится сердце, / Сердце волнуется, / Почтовый пакуется груз. / Мой адрес – / Не дом и не улица, / Мой адрес – / Советский Союз»; стихи Роберта Рождественского: «Ты – Советская страна, / Мой простор, моя весна. / Жизнь моя – моя Отчизна, / Ты свободна и сильна» и пр.). В стихотворении «Я русский» с читателем говорит «человек из народа» («Голодный, непричесанный, босой…»), в «Монологе гусляра» защитник Руси – это «местью венчанный князь», правнук Бояна, идущий на врага, как «Евпатий на хана». Воинский путь героя уже осенён славой («Так трубите же славу / Надо мной, журавли»), но она досталась ему в тяжких сражениях: «Я в крови, а не в росах – / От макушки до пят». Таким образом, «Монолог гусляра» – программное стихотворение, где поэт говорит о своём исключительном предназначении – быть эпическим певцом «Величавой Руси». Воспринимая творчество как битву за национальное самосознание, поэт неизбежно обрекает себя на трагическое мироощущение. В любом сражении неизбежны не только победы, но и потери, поражения. Стихотворение «У межи» (1965) впоследствии было посвящено памяти преподавателя Литинститута, критика Александра Макарова (1912-1967), который первым в центральной печати, в «Литературной газете», поддержал молодого поэта. Обучаясь на Высших литературных курсах, Валентин Сорокин посещал творческие семинары и бывал у Александра Макарова дома. В 1965 году, работая в журнале «Волга», поэт приезжал из Саратова навестить тяжелобольного Макарова. Оба понимали, что их встреча последняя. В стихотворении автор избегает прямого диалога с читателем, обращаясь преимущественно к собственному «я». Поэт предлагает читателю самому догадаться, что стихотворение написано по грустному поводу, посещению «межи» – границы между миром живых и мёртвых, между скорбью утрат и радостями жизни. Провидческий дар поэта и работа воображения нераздельны: Я стою, молчалив и спокоен, Союз «как» в строке «Как походом измученный воин», своего рода «маскировка», подготовка читателя к мысли, что перед нами именно воин, понимающий, что может погибнуть в любой миг. Но здесь, «у межи», он говорит себе, что душа его, несмотря на сражения и потери, «не растрачена». Это скорбь героя, воина: он – «молчалив и спокоен». Боль утраты переживается одномоментно и в грядущем, и в настоящем, в прошлом («я стою … над ручьем – символом быстро текущей жизни – у заросшей межи»). И, как часто бывает на пороге вечности, герою вдруг открывается картина мироздания, включающая стремительный калейдоскоп образов: Всё мне дорого: небо рябое, Пейзаж в стремительном движении («сумасшедшая пляска»), с яркими красками, с необычным ракурсом, точкой видения (сверху, с высоты), с оригинальным словарём, звукописью («небо рябое», «рябина и дрозд», «золотей зоревого») – свойственен лучшим лирическим стихам Валентина Сорокина. И следом, подготовленное этой тревожной картиной, звучит трагическое вопрошание: Что теряю, ищу я и значу, Воин эпохи поэтических междоусобиц задаёт сразу несколько вопросов, последний из которых можно считать риторическим: «Своему ль полководцу служу?» Здесь если и присутствует трагическое сомнение, то только в своих силах, и тогда следует обращение древнему славянскому обычаю – прикосновению к земле. (Об этом ритуале в стихотворении «Чаша судьбы» (1990) Валентин Сорокин скажет определённей и чётче: «В миг, когда и я теряю силы, / Если рядом нету никого, / Я касаюсь мысленно могилы / Прадеда и брата моего».) В стихотворении «У межи» прикосновение к земле тоже меняет психологическое состояние героя. Безмолвный мир заговорит языком скорби: И повеет печалью и мёдом, Но это скорбь всё-таки молодого, полного жизненных сил, героя. Даже сейчас, в отчаянную минуту он чувствует не только печаль, но и «мёд», сладость жизни. И воскликнет, словно предчувствуя грядущие испытания: Сторона моя, горы и реки! Здесь уже вся родина, включающая не только границы, но и внутреннее её пространство: читатель видит взором героя и радости обустроенного быта («Белый гусь у домашней воды»), и дикую природу («горы и реки»), и бескрайность человеческой души, горе которой может заслонить белый свет – «сторона моя…» Автор заглядывает за межу («Отчего же в одном человеке / Умещается столько беды?»), за границу видимого мира, и возвращается к «службе», к своему призванию. Его обязанность – хранить духовные границы родины. Лирическое движение души «гасится», отодвигается в сторону, и на первый план вновь выдвигается начало эпическое, воинское: Я не хуже других и не лучше, Так происходит возвращение к титанизму («закат… как шелом боевой для меня»), к собранности, к сдержанности самооценки («Я не хуже других и не лучше»), и даже к аскетизму («Без тебя не проживший и дня»). Стихотворение «У межи» – о личном служении, об отчаянии и потерях, о недолгих радостях и о множественных битвах. Наше прочтение трех стихотворений из огромного творческого наследия Валентина Сорокина показывает, насколько самостоятельным и исключительным был его творческий путь. Такому мироощущению поэта совершенно не способствовал «контекст эпохи». Со времен «оттепели», когда Сорокин начинает свой путь в литературе, героическое начало не востребовано ни критикой, ни обществом. Западная мысль второй половины ХХ века фактически отказывает героизму в реальном бытии. Диссидентствующая интеллигенция, которая с хрущевских времен являлась неформальным «законодателем мод» в культуре, так же отрицала героику, считая её выражением пошлости советского времени. Официальная государственная культура приветствовала и поощряла только конъюнктурную советскую героику («Коммунисты, вперёд!» А. Межирова, «Сентиментальный марш» Б. Окуджавы, где воспевались «комиссары в пыльных шлемах» и пр.). Что же касается российской истории до 1917 года, то она была «отделена» в общественном сознании от «новой эры», которая началась с прихода к власти большевиков. Из прошлого советская идеология и пропаганда произвольно выбирала героические символы (Александр Невский, Михаил Кутузов, адмирал Ушаков), которые эксплуатировала в своих нуждах в зависимости от текущих задач. Непрерывность русской истории, русского бытия, русского православия насильственно и целенаправленно разрушались в течение нескольких десятилетий, и нужен был большой природный талант, чтобы осмыслить эту трагическую разорванность, подняться над ней и соединить её в поэтическом слове. Валентин Сорокин смог это сделать. (Позднее он развернул идеи процитированных нами стихотворений в поэмах «Евпатий Коловрат», «Дмитрий Донской», «Красный волгарь», «Ляхи», «Бессмертный маршал» и др.) Отсутствие живого героического духа в поэтической картине времени – симптом серьезного нездоровья народной души. Валентин Сорокин хорошо это понимает: «И – проклят тот, / Кто жуткий день вчерашний / Упрячет в омузеенный гранит, / Кто русский дух / И русское бесстрашье / Не приумножит и не сохранит...»[14]. Без героического начала народ перестаёт быть хозяином своей судьбы и творцом своей истории. В 20-30-е гг. ХХ века в СССР физически была уничтожена целая группа русских национальных поэтов. Во времена хрущевской «оттепели» культурное управление осуществлялось уже не посредством прямых репрессий, а с помощью других, «мягких» механизмов. Бывший генерал КГБ Олег Калугин, например, заявлял: «Я утверждаю: 90 процентов советской интеллигенции работали на органы Госбезопасности»[15]. Генерал-лейтенант МВД СССР П.А. Судоплатов в своей книге воспоминаний рассказывает о том, что поэт Евгений Евтушенко после поездки на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию в сопровождении подполковника Рябова «стал активным сторонником «новых коммунистических идей», которые проводил в жизнь Хрущев»[16]. Такой контроль «поэтического чувства» самым негативным образом отразился не только на творчестве Евтушенко, но и на всем развитии русской литературы второй половины ХХ века. Высший род словесности – поэзия – дрейфовал сторону политически ангажированной публицистики, образы которой (см. поэмы о Ленине Евгения Евтушенко «Казанский университет», Андрея Вознесенского «Лонжюмо», Роберта Рождественского «Двести десять шагов» и пр.) вживлялись в общественное сознание с помощью массированной государственной пропаганды, учебных программ, высоких тиражей и т.п. Судьба и творчество Валентина Сорокина уникальны тем, что поэт, не поддавшись ни диктату КГБ, ни искушению диссидентством (причин быть обиженным на государство у него было более, чем достаточно), сумел сохранить и развить свой дар эпического поэта, говорящего «голосом столетий». Об этой ноше героя недвусмысленно и прямо высказался молодой поэт Денис Секамов в стихотворении «Царь поэтов»(!), посвящённом Валентину Сорокину. Процитируем стихи: «На него ты смотришь – грозный царь, / Чья душа для битвы бурь открыта!» И далее: «Ты несешь печаль былых годов, / Боль несешь безвременно ушедших. / «Где твой меч?!» – ты повторяешь вновь, / Чтобы Слово закалялось крепче!»[17] Итак, образ «правнука Бояна», «местью венчанного князя», не только воплотился в творчестве Валентина Сорокина, но и обрел самостоятельную, независимую от автора, жизнь. Будем надеяться, что строки, прозвучавшие в финале стихотворении «Монолог гусляра» (Никогда не повянет / Наша с предками связь) станут заветом для молодых поэтов, работающих в русской героической традиции.
Литература: [1] Минералов Ю.И. История русской литературы: 90-е годы XX века: учебное пособие. М., Владос, 2004. – 224 с. [2] Петелин В.В. История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. М.: Центрполиграф, 2013. – 1680 с. [3] Сорокин В.В. Лирика: Стихотворения и поэмы. / Вс. ст. Б. Примерова. М., 1979. – 400 с. [4] Дмитриев Л. А. Боян // Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 т. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Т. 1. А–В. – 1995. – С. 147–153. [5] Сорокин В.В. Обида и боль. Очерки, М., Лотос, 2002. – 456 с. [6] Дифирамб: Лев Прыгунов. 02 февраля 2014. http://echo.msk.ru/programs/dithyramb/1248668-echo/ [7] Вдовин А.И. Русские в ХХ веке. Трагедии и триумфы великого народа. М.: Вече, 2013. – 624 стр. [8] Слово о Плъку Игоревѣ, Игоря сына Святъславля, внука Ольгова // Энциклопедия "Слова о полку Игореве": В 5 т. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Т. 1. А—В. — 1995. — С. 11. [9] Алигер, М. Поэма «Твоя победа» (отрывок). http://archive.is/vL2Eq [10] Страхов Н.Н. Борьба с Западом. М.: Институт русской цивилизации, 2010. – 576 стр. [11] Блок, А. Поэзия, драмы, проза. ОЛМА Медиа Групп, 2001. – 799 с. [12] Макаров, А. Непокой молодости. (Эстафета поколений). Лит. газ., 1963, 21 мая. [13] Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л.: Наука, 1982. — С. 285—287. [14] Сорокин В.В. Купола Кремля. Стихотворения, поэма. М., У Никитских ворот, 2015. – 148 стр. [15] Калугин О. «Я утверждаю: 90 процентов советской интеллигенции работали на органы Госбезопасности». // Эхо России. Общественно-политический журнал. – 16 мая 2013. [16] Судоплатов П.А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930-1950 годы. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1997 г. [17] Секамов, Д. Неповторимая купина. // Наследник. Православный молодёжный журнал, 2010. http://www.naslednick.ru/articles/contest/contest_6558.html
|
|
СЛАВЯНСТВО |
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия Сычева Редактор Вячеслав Румянцев |