|
|
Илья ЧИСЛОВ. Солнечный героизм Негоша |
|
2017 г. |
Форум славянских культур |
|
ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР |
|
|
|
Илья ЧИСЛОВСолнечный героизм НегошаО некоторых типических особенностях поэмы «Луч микрокосма»
На илл.: Петр II Петрович Негош Из двух величайших произведений сербского гения одно исследователи, по традиции, часто называют Ветхим заветом сербской поэзии, а другое – Новым. Причем с хронологией это соотносится в обратном порядке, поскольку „Горный венец“ (1847) был написан уже после „Луча микрокосма“ (1845). Между тем именно он, как и подобает книге „ветхозаветной“, т.е. исторической, представляет собой повествование о национальном бытии народа, равно как и о характерных особенностях его менталитета; в данном случае – о специфике характера черногорской ветви единого сербского племени. Можно сказать, что огромный интерес к отважным и воинственным черногорцам обусловил повышенное внимание и к поэтическим творениям Негоша. И наоборот: данные произведения, в свою очередь, стимулировали и продолжают стимулировать (уже в наше время) неослабевающий интерес к черногорской и вообще сербской жизни[1]. Правда, при столь пристальном внимании не обходится, к сожалению, и без всевозможных разнотолков, а зачастую и вовсе превратных толкований в русскоязычной среде, не всегда должным образом подготовленной к правильному восприятию отдельных элементов сербской традиции. В этой связи крайне уместными и абсолютно справедливыми будут, на наш взгляд, некоторые замечания и соответствующие выводы нынешнего митрополита Черногорско-Приморского Амфилохия (Радовича), прозвучавшие в ряде его статей и проповедей, по поводу участия черногорских Митрополитов и священников в битвах с нечестивыми агарянами. Подчеркнем: участия не просто в качестве священнослужителей, окормляющих и ободряющих православное воинство (подобное наблюдалось у сербов и в ХХ столетии: достаточно вспомнить действия святителя Николая Сербского при обороне Белграда, когда сей угодник Божий даже возглавил однажды контрнаступление на малом участке фронта [6, c.16]), но и в качестве воинов и военачальников, собственной рукою поражающих неприятеля. Подобную роль их владыка Амфилохий объясняет древним ветхозаветным принципом [4, c. 214-216], напоминая одновременно о преемственности единой священной традиции. Иными словами, прославленный святитель и великолепный стрелок и наездник Петр Цетинский, предводительствовавший черногорцами в войнах как с османскими притеснителями, так и с одурманенными безбожием чадами масонской („французской“) революции, должен быть соотнесен нами в данном случае с ревностными ветхозаветными патриархами и пророками. В первую очередь – с Моисеем и Иисусом Навином. Но также и со святым пророком Господним Илиею, собственной рукою заклавшим четыреста пятьдесят еврейских жрецов Ваала (3 Цар. 18, 40). Последние, как мы помним, соблазняли Израиль, подобно тому как местные потурченцы во времена правления владыки Даниила (1697-1735) служили разлагающим фактором и постоянным соблазном для христиан в Черногории. Почему и были уничтожены беспощадно, „отсечены“ яко пораженные грехом члены (ср.: Мф. 18, 8-9). Об этих суровых и героических событиях сербской истории и повествует драматическая поэма „Горный венец“. Поэма „Луч микрокосма“ является произведением „новозаветным“, т. е. не „историческим“, условно говоря, а „философским“, хотя и поднимает, казалось бы, куда более глубинные и грандиозные пласты человеческой, да и не только человеческой истории, начиная с книги Бытия, если не ранее. У Негоша, как православного Владыки (хотя одновременно и пророка ветхозаветного склада и, соответственно, отважного воина под стать его предшественникам), правившего во времена нового, а не ветхого Израиля (хотя и в формальном соответствии с традицией эпохи патриархов, т.е. до Саулова помазания на царство), она – будучи первой частью «великого триптихона» («Луч микрокосма», «Горный венец», «Самозванец Степан Малый») – является апофеозом торжества истины Христовой в масштабах всей вселенной. Тогда как национальная правда «Горного венца» торжествует в пределах народного бытия, более понятного современникам, равно как и не столь отдаленным их потомкам, а также тем исследователям, которые с полным правом говорят – с опорой на оригинальный авторский текст [1] – об определенных архетипах как локального черногорского, так и общесербского сознания, равно как и о соответствующей героической традиции. Между тем героическая тема, в том числе и окрашенная в национальные тона (не только в буквальном, но и – прежде всего – в онтологическом смысле, о чем лучше всего свидетельствует поэтика данного произведения) зримо присутствует и в „Луче микрокосма“, придавая поэме как характерный „местный“ колорит, так и знакомые черты эпического и всечеловеческого видения мира. Последние качества являются, по большому счету, отличительными чертами сербской поэзии вообще. И одновременно – признаком древнего европейского мировосприятия[2], выражением волевого, деятельного начала и упомянутого героического архетипа. В „Горном венце“ местное черногорское непокорство инородному злу и стойкость в вере православной подпитываются памятью о былом сербском величии. Юнацтво витязей Черной Горы есть отражение старинной доблести. За суровостью и грубостью племенных нравов скрывается древнее аристократическое достоинство и глубокие раздумья о судьбах сербства и Европы, о чем прямо или косвенно свидетельствует и монолог самого автора („Посвящение праху отца Сербии“), и речи многих героев поэмы. В „Луче микрокосма“ масштабы поистине космические, предыстория, как уже было отмечено, выходит далеко за пределы библейского повествования. Между тем и тут четко акцентировано сербство (в самом начале и в самом конце Пролога). Однако здесь оно является лишь малой каплей, отражающей нечто большее (подобно черногорскому юнацтву в „Горном венце“, в коем отражается и Косово, и держава Неманичей, и исторический героизм и призвание всего сербского народа). Впрочем даже капля, или, говоря языком Негоша „искра малая, слабая“ способна на многое: Вот [вам] искра малая, слабая, Сербское и национальное является, согласно Негошу, отражением древнего героического архетипа, европейского и индоевропейского волевого и личностного начала, не отвергаемого даже высшей Истиной («океан ведь составляют капли»). Мы видим здесь, помимо прочего, чисто индоевропейскую связь человека и божества, с отсутствием непреодолимой границы между ними (то, о чем писал, например, современный сербский философ и культуролог Драгош Калаич (1943-2005), сравнивавший «арийских героев» с «семитским героем Гильгамешем» [8, c. 213]). Кто-то, конечно, может возразить, что такие построения являются субъективными и попросту надуманными, поскольку в поэме-де ничего не говорится ни об арийстве, ни о «бремени белой расы». У святителя Николая Сербского, одного из самых глубоких исследователей и толкователей Негоша, это, мол, действительно, есть («По крови мы арийцы, по фамилии славяне, по имени сербы, а по сердцу и духу христиане» и т. п.); есть это и в английской поэтической традиции, к которой часто отсылают исследователи «Луча микрокосма»[3]. У них, дескать, есть, а у Негоша – нет. Но говорить так – все равно что утверждать, вслед за некоторыми, в том числе, к сожалению, и сербскими авторами, будто в «Луче микрокосма» нет и упоминания имени Христа Бога, тогда как Христос, по словам известного негошеведа Боголюба Шияковича, является для Негоша-мыслителя и Негоша-поэта центральной Личностью его поэтики и философии и, естественно, упоминается в поэме не один раз, в том числе будучи назван и прямо по имени. Впрочем, это – уже тема для отдельной дискуссии, в котором мы с удовольствием приняли бы участие, дабы поддержать безусловно верную точку зрения коллеги Шияковича и, по возможности, развить и дополнить его аргументацию. Причем с позиций не только духовно-канонических, но также и национально-эстетических, коль скоро речь идет о концепции поэта-романтика. Сейчас же, отталкиваясь от данной, вне всякого сомнения, крайне важной в контексте нашего разговора параллели (Христос – Солнце мiра, как величает Спасителя единая Святая Соборная и Апостольская Церковь), обратим внимание на солярную символику в поэме «Луч микрокосма», равно как и на историософские (ариософские) взгляды Негоша. Говоря в заключительной, шестой части поэмы, об истории человеческого рода, Тайновидец Ловченский строго разделяет судьбы народов белой расы и ближне- и дальневосточных, равно как и американских и африканских племен. Не отрицая очевидного факта богооставленности всех без исключения языческих обществ, он все-таки проводит четкую грань между двумя полюсами, акцентируя внимание читателя на различной степени этой богооставленности. Так, в одном случае дохристианская эпоха выглядит у Негоша следующим образом: О, как [много] наводнило землю Однако в следующей же строфе (что можно и должно расценить, как нарочитую антитезу) поэт дает уже совсем иную картину: О природы сыны невинные, К солярной символике в поэме может быть отнесено и многократное употребление (в различных значениях: диск, нимб, колесница, круг, окружность, хоровод, орбита небесного тела и т.д.) древнего существительного коло, которое в сербском языке до сих пор входит в разряд обще- и широкоупотребительной лексики. В «Словаре живого великорусского языка» В.И. Даля это старинное славянское слово – главное в обширном гнезде – также присутствует, равно как и ряд производных от него [7, c. 137-138]. К числу последних может быть отнесено и характерное однокоренное образование коловрат [7, с. 138]. Слово коловрат (серб.) дважды встречается и в тексте «Луча микрокосма», на что переводчик и обращает сейчас ваше внимание, оговариваясь, что в современном русском и сербском языках наблюдаются, конечно, известные семантические нюансы, однако общеславянская основа имеет, вне всякого сомнения, солнечную, круговую и цикличную, сияющую, светоносную и убийственную для тьмы[4] природу. Язык Негоша, к слову сказать, довольно архаичен (это – помимо особенностей местного диалекта), его не всегда уместно переводить даже языком Пушкина, несмотря на то, что оба великих славянских поэта были современниками (причем Негош – младшим из них двоих). Поэтому попытка передать смысл древнего солярного символа с помощью банального слова «воронка» (что попытался, возможно, с чужой подачи, сделать коллега О. Мраморнов[5]) кажется нам крайне неудачной, если только не злонамеренной. В частности, это заведомо снижает образ времени в поэме, которое сам автор относит (дословно) к «высоким идеям» [1, c. 151; 2, с. 29], а вовсе не стремится развенчать или принизить – пусть даже и перед лицом вечности. Просто везде и во всем существует своя иерархия, небесный порядок: Здесь парила вечность венценосна, В принципе, соотнесенность между временем и вечностью – та же, что и между солнцем, коему поклоняются «природы сыны невинные», и Солнцем правды, которое «согрело и землю», поскольку «Сын, достойный Отца Предвечного, облачился в естество людское» [2, c. 71]. Здесь мы наблюдаем, помимо прочего, пример типичного двуединства сербской традиции (веры и крови, духовного и национального и т.д.), с безусловным приоритетом первого компонента, но при этом и со столь же четким и недвусмысленным акцентированием второго. Достаточно обратить внимание на сербскую национальную символику (четыре огнива, вписанные в сербский крест), на обрядово-атрибутивную сторону православных праздников (сжигание бадняков накануне Рождества, разрезание славского хлеба в день Крестной Славы), чтобы лишний раз удостовериться в этом… И литература, как видим, также не является исключением, причем даже в сугубо духовном, святоотеческом своем качестве, что сообщает самой «идее», как сказал бы творец «Луча микрокосма», дополнительный импульс и придает вящую убедительность. Подытоживая сказанное, хотелось бы вновь сделать акцент на том, что «Луч микрокосма», несмотря на всю свою специфику, может по праву считаться классическим проявлением сербского национального характера. Поэтика его пронизана арийской героикой, солнечной космологией; не зря и вселенная наша гелиоцентрична, равно как и иные миры, казалось, говорит Негош (вспомним и описание ратного стана Михаила Архангела во 2-ой главе, и беседу Архистратига воинства небесного с Создателем в главе 3-ей). Се – надежный залог и первая ступень европейского христоцентричного и антропоцентричного видения, являющегося, по Негошу, стержневой составляющей философии истории. Не вавилонская ущербная «общечеловечность» (как нередко заявляют наши оппоненты из числа новоиспеченных «сербистов», не знающих толком даже сербского языка), но всечеловеческое единство во Христе Боге станет в итоге ее новозаветной истиной, которая – подчеркнем еще раз – органическим образом связана с европейской и индоевропейской героической традицией, никогда не знавшей непреодолимой пропасти между человеком и божеством.
ЛитератураПетар II Петровић Његош. Горски виjенац. Луча микрокозма. Издавач ИТП «УНИРЕКС» — Никшић, 1995. – 194 с. Петр II Петрович Негош. Луч микрокосма. Пер. с серб. И.М. Числова // Литературные взаимосвязи России XVIII – XIX веков: по материалам российских и зарубежных архивохранилищ. М.: ИПО «У Никитских ворот», 2016. Вып. 2. С. 5-71. Cвятой Петр Цетинский — патриарх нового времени. Пер. с серб. С.А. Луганской, Г.В. Рачука, М. Тодич, И.М. Числова.— М.: Сибирская Благозвонница, 2015. — 621, [3] с., ил. Митрополит Амфилохий (Радович). Святой Петр Цетинский и война // Святой Петр Цетинский – патриарх нового времени. С. 200-220. Богољуб Шиjаковић. Христос у Његошевом дjелу // Његошев зборник Матице Српске. Покренут 2007., I. Нови Сад, 2010. С. 43-49. Протоjереj Милан Jанковић. Свети Николаj Српски – од рођења до канонизациjе. Београд, 2004. В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. И – О. М., «Русский язык», 1979. – 779 с. Драгош Калаjић. За српску геополитику // Таjна Балкана. Монографиjа о геополитици. Друго допуњено издање. Приредио Бранислав Матић. Београд, 1995. С. 209-232. Примечания[1] Ярким примером может служить та же знаменитая «Сербская песня» крупнейшего русского поэта конца ХХ столетия Юрия Кузнецова, наиболее известного переводчика «Горного венца» Негоша. [2] Ср. «Илиаду» Гомера, европейский эпос раннего средневековья и т. п. [3] Тут, справедливости ради, заметим, что выражение «бремя белого человека» (the white man’s burden) принадлежит все-таки не Мильтону, а Киплингу, т.е. относится к совсем иной эпохе, для туманного Альбиона – даже и не «пуританской» уже, а скорее «постхристианской». [4] Ср. эпитеты древнего, «гиперборейского Аполлона»: Феб, т.е. «сияющий», «сверкающий», и Убийца тьмы. [5] Разрекламированный в Интернете перевод О. Мраморнова мы не сочли возможным включать в список использованной литературы по причине его крайней слабости и неряшливости (автор явно не владеет сербским, хотя и переводит не с подстрочника; а при этом храбро берется за сложнейшие тексты, не всегда понятные до конца даже носителям языка). Между тем, наряду с бесчисленными ошибками, мы видим у немолодого уже человека, но при этом молодого еще переводчика (ранее никогда традиционную сербскую поэзию, похоже, не переводившего) и определенную «общечеловеческую» позицию, так называемый синдром Базилевского (по имени печально известного горе-переводчика, сознательно искажающего сербскую – европейскую и славянскую – классику в угоду местечковым комплексам и амбициям). А потому считаем необходимым обратить на это внимание русского и славянского читателя. Далее читайте:Сербия (подборка статей в проекте Историческая география)
|
|
СЛАВЯНСТВО |
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия Сычева Редактор Вячеслав Румянцев |
