|
|
Анна КОЗЫРЕВА. Гуси-лебеди |
|
2018 г. |
Форум славянских культур |
|
ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР |
|
|
|
Анна КОЗЫРЕВАГуси-лебедиПовесть Про старика ПальчиковаЛюдмила и Ольга шли по сельской дороге, тянувшейся поверх деревни и спасительно укрытой от палящего солнца в кружевной тени лесопосадки. Шли неспешно, прогулочным шагом, обсуждая проблемы свои, личные, и общие, деревенские. Возвращались мамочки от шляха, где были в магазине. Ходили вроде как за мелочью, а вот, поди ж ты, несут полные сумки, чему и сами удивились. Пыльная дорога была привычно для срединного часа, когда дымилось солнце в зените, безлюдной, но вот увиделся издалека человек. На обочине, на сваленном дереве, утонувшем трухлявым боком в пышной гусиной траве, спиной к густым зарослям ракитника сидел загорелый до черноты морщинистый старик. Рядом собачонка чёрно-пегенькая замерла в выжидательной стойке. – Здравствуйте! – предупредительно выкрикнула Ольга на подходе. За ней и Людмила поспешила сказать своё: – Здравствуйте! – Не путайси, Муха, под ногами! – прикрикнув на ожившую собачонку, на приветствие ответил старик не сразу: – Здрасьте… здрасьте… И чё накупляли? – спросил, а сам, скоробив морщинистое лицо, чересчур откровенно ввинтился в Людмилу пристальным взором. – Кому что надо, всё есть, – ответила Ольга. – Ну-ну… – промычал он на Ольгино замечание и, всё также не отпуская Устинову едким взором, спросил в лоб: – Так ты у нас Людкой и будешь? – Да… – протянула та растерянно. – Машку-то не забижашь? – ядовито спросил старик, продолжая сверлить глазами. Большая птица, выпорхнув из ближних кустов, улетела стремглав. – А-то Машку обидишь?! – мгновенно выручила опешившую подругу Ольга. – А тебе-то, дед, какой интерес? – Ну, спросил токо… и усё! Мне-то чё?! – насмешливо шмыгнул носом. Объяснился: – Я сижу тута пучелом… командую… – И кем же? – широко улыбнулась Кузьмина. – Кем командую? Так никем! Собой токо! – пояснил всё также насмешливо старик. – И как получается? – в тон ему, иронично поинтересовалась Ольга. – Так выговор мене надось сделать! С нарядом уне очеряди! – сообщил он ей, как командирской жене. – И в чем же, рядовой, провинность? – Ольга в предложенную игру включилась сходу. – Дак упустил же! Смотрю, а она лысть в сторонку – токо её и видали… – доложил старик, а сам всё зырк и зырк на Людмилу: хитрых глаз не сводит. – Это плохо! Очень плохо, рядовой! Бдительность надо проявлять! Так что успехов Вам в охотничьем деле, – пожелала Ольга и поспешила увести откровенно покрасневшую в густой багрянец Людмилу. – И вам не кашлять! – старик привстал с поваленного дерева и церемонно поклонился. Сел. «Крак!» – хрустнула под ним сухая ветка, а из-под ног вынырнула маленькая юркая ящерка. Женщины быстро подхватили свои сумки, аккуратно уложенные отдохнуть на землю, и пошли вперёд, однако, не успев сделать и двух шагов, как за их спинами раздались резкие громкие хлопки. От неожиданности Людмила вздрогнула всем телом и чуть было не выпустила тяжелую сумку из руки. Успокоила Ольга: – Не бойся!.. Это он петардами лисиц отпугивает… Людмила невольно оглянулась. Старик всё также сидел на дереве и, прищурив маленькие глазки, весело смотрел вслед. Однако Устинову уже не так напрягал старик, на слова о лисице которого она просто не отреагировала тогда, а вот сейчас… сейчас у неё реально задрожали поджилки: – Здесь, что, лисы есть?! – Есть! – спокойным ровным голосом сообщила Ольга, как о чём-то совершенно безразличном и само собой разумеющемся: – Там в овраге нор много… Вдоль речки ходят… В прошлом году курицу прямо с улицы утянула… – В Людмиле дрожало, казалось, всё. Вот-вот и задохнётся от страха, а беременная женщина безразличным тоном уверяла: – Не бери в голову! Людмила затихла. Ничего больше не сказала и Ольга. Значительный отрезок пути женщины прошли в упорном молчании. Наконец, усмирив в себе всё что можно и укорив себя за трусость, Людмила несмело спросила: – А этот старик кто? – Пальчиков… – живо откликнулась Ольга. – Живет один… самогонку гонит… а ещё гусей разводит… У него самое большое стадо в деревне… – Зачем же ему одному гуси? – спросить-то Людмила спросила, а вот настоящего желания узнать это, у неё просто и не было. – Говорит: для интересу… – отозвалась Кузьмина. – Может, детям помогает, – машинально, чтобы хоть что-то сказать, предположила Устинова, а Ольга энергично продолжила: – Каким детям?! Он сроду женат не был. Рассказывают, что музыкантом был… чуть ли не знаменитым… Жил красиво… для себя хорошего… Он и в деревне-то появился в девяностые… А где до этого жил? – никто и не знает. Ой, Арсюшка! – радостно выкрикнула она, увидев спешащего им навстречу подростка. – Мамулик, ты это что? – возмущенно сказал ей ломким голосом сын и, подхватив сумки и у матери, и у её товарки, исчез так же быстро, как и появился. * Однажды вечером Маруся бегала на шлях за хлебом. Она вышла из магазина в тот самый момент, когда на остановке притормозил большой автобус, с высокой подножки которого спрыгнул рыжеволосый человек. Автобус быстро уехал, и остался мужчина в одиночестве посреди пустой остановки. – Девушка!.. девочка!.. – окликнул он громко Марусю, когда та проходила мимо. Остановилась. – Не подскажешь, случайно, где живёт Владимир Пальчиков… Владимир Иванович… – сказал приезжий. – Подскажу… – ответила девочка. Позвала: – Пойдёмте… Маруся не любила ходить по деревне, и, хотя путь поверху до дальнего окрая, где они жили, был несколько длинней, чем по улице, свернула со шляха на грунтовку. Разъезженная дорога огибала деревню стороной и убегала дальше в степь, где продолжали в деревнях всё ещё жить люди. Девочка молчаливо вышагивала впереди. И молча шагал за ней рыжий лохматый человек. Он был такой огненно-рыжий, что Маруся исподволь порой оглядывалась, чтобы вновь и вновь убедиться, что ей совсем не помнилось и цвет волос у приезжего самый настоящий. Марусе вдруг вспомнилось, что, хотя она и прожила в Москве почти год, а в цирке ни разу и не была. Ей даже захотелось спросить незнакомца что-нибудь про цирк, но не решилась благоразумно. А у рыжего человека ликовала душа! Ликовала от одного того, что вот выбрался из душного города, что идёт по сельской дороге, вдоль которой кустится серо-голубая полынь: тронешь чуть рукой, и тут же – горько-терпкий запах в прозрачном воздухе; и овевает его легкий ветерок; и плывут в высоком небе развесистые облака, плывут в сторону, где золотится горизонт; и манят синие-синие дали с темнеющими грядами холмов… И всё-то… всё ему в диковинку! Воробьи – и те чиликают по-особенному, совсем не по-городскому. Те – суматошные, а эти – степенные сытые, несуетливые… Звезда-вечерница на синем небе появилась. Первая. Встречает его. Мигнула… ему мигнула! Зарослям цикория с бледно-васильковыми ромашками на оголённых стеблях – и тем рад. – А это что за цветок? – неожиданно спросил у идущей впереди спутницы. Обернулась. Посмотрела в сторону, куда указал. Ответила: – Подколёсник… – и дальше пошла. И, ожидая иного ответа, он гордился тем, что, хотя и есть городской житель, тоже что-то знает, однако ж спорить и мысленно не стал: пусть будет «подколёсник» для неё, а для него – «цикорий». И всё, что бросалось ему в глаза, продолжало радовать и возбуждать его чувства. «Как хорошо! Ах, как хорошо!» – нашептывал сам себе. И так хотелось поделиться своими эмоциями, что он не выдержал и снова заговорил вслух: – Я так волнуюсь… Я так давно ждал этой встречи… встречи с самим Владимиром Пальчиковым… этим самобытным уникумом… На что деревенская девочка, которая, как ему определенно показалось, и улыбаться-то не умеет, выпалила: – Дед Мизинчиков сегодня играть не будет… – Почему Мизинчиков?! – всё нутро незнакомца пугливо вздрогнуло. – Мне нужен Пальчиков… Владимир Иванович Пальчиков… Мне адрес дали. Этот адрес правильный?.. Это та деревня? – без конкретного уточнения выдавил дрожащим голосом. – Не бойтесь: та деревня… – ответила простушка. – Только, когда у него запой, – он не играет. Он уже неделю в синей яме… – Понимаю… понимаю… – настроение рыжего мужчины потухло: даже яркий цвет волос потускнел на глазах. – И как долго длится этот злополучный недуг? Месяц?.. неделю?.. – Пока самогонка не кончится… – девочка продолжала незримо убивать радость в человеке. – Однако… – только и смог выдавить из себя незнакомец. И ничего его уже не радовало. В лицо бил степной колкий ветер. Вот-вот и накроют небо плотной пеленой низкие облака. Дали загустели. Уплотнились. Горизонт золотом не манит. Вдоль пыльной дороги кочковатая луговина… – А чего поле всё в кочках? – надо же хоть что-то спросить, а то молчать невмоготу. – Слепец нарыл… – бросила попутчица. – Какой слепец? – спросил, а мысли потоком: эти деревенские ничего просто так не скажут, всё – загадками. «Только не раздражаться! Спокойно… спокойно… Тебя никто силком сюда не гнал…» – успел дать сам себе команду. – Крот, – пояснила, а у него раздражение и на это: сразу, что трудно было сказать? – Пришли… – сказала неожиданно провожатая, когда они спустились от дороги по меже вдоль картофельных посадок. – Вот его дом… – и, вытянув из черного пакета буханку хлеба, сунула рыжему в руки: – Это ему. – А Вы?! – рыжий готов был развернуться и убежать сломя голову, а тут ему суют какой-то хлеб. – Мне домой надо… – и проводница припустила вдоль щелястого забора: вот-вот исчезнет. – А я? – простонал вслед. – Заходите… – успела крикнуть девочка. – Он дома… Двери там все отворены… * Незнакомец осторожно поднялся на скрипучее крыльцо, вошел в сени, где его сразу поразил глиняный пол в трещинах. Он даже головой мотнул: не спит ли и не снится ли ему это всё в кошмарном сне? Но он не спал, и не снился ему кошмарный сон. И пол был глиняным по-настоящему; и дверь в хату простонала по-настоящему; и реальный неряшливый человек, положив голову на грязный стол, крепко спал; и на узком деревянном диванчике столь же осязаемо спал другой – а на него в упор живо смотрел лохматый, смурной старичонка. Сидел на высокой кровати, ноги босые свесил и вопросительно смотрел на вошедшего, выдавившего несмело: – Здравствуйте… – Ты кто? – нехотя буркнул хозяин, а гость с ответом не спешил – положил на стол буханку хлеба: – Вот просили передать… – Ты кто? – спрашиваю, – повторил грозно старик. – Я из Москвы… к Вам… мне нужен… – начал было рыжий, но сидящий на кровати резко перебил его: – Если нужен дед Мизинчиков, – я тута… – Владимира Пальчикова мне… – медленно проговорил вечерний гость неуверенным голосом. – Владимира Ивановича… – Нетути таковых… – старик был категоричен. – Повывелись усе Пальчиковы… Одне Мизинчиковы остались… Пить будешь? – спросил в лоб. – Не-ет… как-то не рассчитывал… – сконфузился рыжий. – Он, видите ли, не рассчитывал… А мы и не гордые… – старик живо соскочил с кровати. Подбежал к столу. – Где тута склянка? – И, оглядев придирчиво стол, из полупустой бутылки налил в захватанный стакан дурно пахнущей жидкости и залпом опрокинул в себя. Отломил кус хлеба и стал, причмокивая смачно, жевать беззубым ртом. Так он и стоял посреди маленькой комнатушки с куском хлеба в руках, когда перед ним появилась недавняя спутница рыжего с пустой трехлитровой банкой. Старик, не говоря ни слова, шустро нырнул за дверь, а девочка на недоуменных глазах гостя поставила пустую банку на пол, а такую же, но полную унесла за дверь. Вернулась скоро и бесцеремонно толкнула в спину спящего за столом: – Геник, тебя Щелаган ищет. – Щелаган?! – сквозь дурной сон отозвался тот. – Он уехал… – Вернулся… тебя ищет… – толкнула его более настырно. – Скажи: пускай сюда идёт… – промычал Геник: головы поднять он не смог. – Не-ет… он сказал, что б ты к нему шёл… – девочка продолжала быть настойчивой. Сообщила безразличным тоном: – Тут и нет ничего… вы всё вылакали… На последней фразе в дверях появился старик. Выкрикнул весьма резко и недовольно: – Ты, чумовая, чё несёшь?! Было же… – Когда было-то? Ночь скоро… нет ничего… – спокойный и уверенный вид девочки настраивал гостя к ней более чем положительно. – На столе чуть-чуть… банка пустая стоит… С трудом Геник поднял голову. Заглянул под стол. Бережно взял в руки пустую банку. Посмотрел одурело. Поставил на место. – Точно пустая… – промычал. Крикнул: – Эй, Колян, пшли!.. Тама Щелаган приехал… Второй собутыльник поднялся на автомате. Косолапо протащился до двери и выполз через порог следом за дружком. Старик внимательно проследил их уход: – Ушли черти… – и, обратившись к девочке, забормотал жалобно: – Маруськ, точно ль чё усё пусто? – И она знаками показала, что так. Старик вздохнул глубоко: – Ну… пусто… так пусто… А гуси-то мои иде? У поли? – Сидят твои гуси во дворе… – сообщила Маруся и предложила миролюбиво: – И ты ложись спать! – Да-а… пойду лягу… – покладисто согласился тот. Попросил, ткнув в гостя кривым пальцем: – А ты вот этого-то уложи там… в горнице… – Не надо… не надо… – суетливо запротестовал мужчина. – Я только на чуть-чуть… только вот спросить хотел… правда, мечтал и послушать… – Послушать?! Чудак-человек! – с едва уловимой грустью в голосе, протянул старик. – Слышь, Маруська, а он послушать собрался!.. Нет, маэстро Пальчиков, когда пьян, не играет… Западло пьяному инструмент в руки брать…– высокомерно произнес старик вполне трезвым тоном. – Я искал Вас… ехал вот к Вам… – продолжал мямлить гость. – Тем более теперь жди… А счас, может, для знакомства всё-таки по чуть-чуть выпьем… – старик пытливо глянул на рыжего. – Нет-нет! – выкрикнул гость категорично. – Не-е-ет?.. Как так?! Ты ехал ко мне? Ехал! Приехал? Приехал! И что я тебя не должен приветить как дорогого гостя? Не-е-ет… давай по чуть-чуть за твой приезд… только по чуть-чуть… я же понимаю: у каждого своя норма… Только по чуть-чуть… – старик был капризен в своем желании и навязчив. – Нет-нет! Ни в коем случае! – незнакомец испуган был не на шутку. – Ему говорят, как надо, а он всё своё… Без рюмки зелена-вина и время тормозится… – недовольно пробубнил пьяный. – Дед! – выкрикнула резко девочка, и Пальчиков неожиданно согласился: – Всё! Понял… понял всё! Молчу… – и притих. Проводил долгим взглядом Марусю, которая в очередной раз исчезла за дверью. Дернулся было к двери и сам, но покачнулся и присел. – У меня, понимашь, гуси… мне пора гусей с поля гнать… Я пойду… – Девочка сказала, что гуси Ваши дома… – напомнил ему гость. – Какая девочка? Эта?! – он указал пальцем на дверь. – Не-е… это Марья Сергеевна… внучка моя… кровная… Столичный житель! Во как! У тебя есть внучка? – У меня два сынка… Ванечка и Сенечка… – сообщение старика в части упоминания родной столицы крайне удивило гостя. – Ванечка и Сенечка… Хорошо! А у меня только вот Маруська есть… единственная моя кровиночка… – плаксиво повторил Пальчиков. Появилась Маруся, и только тут мужчина заметил, что она занимается уборкой: вот уже и стол чистый. Снова попросила: – Ложись, дед! – Слышишь: ложись, дед? – старик отозвался вначале тихим довольным смешком, а затем, кажется, уже и рыдал открыто. – Во: дожил – внучка рядом… укладывает… Жалкая моя!.. Без мамки растёт... без бабки растёт… Маруся круто повернулась к нему. Недовольно сказала: – Ну, дед, ты и болтун! Ложись! – Болтун… как есть болтун, внучечка… – согласившись с ней, Пальчиков виноватым голосом продолжил: – Ну, раз гуси дома, то и я на покой… А ты, Маруськ, уложи человека… уложи там в горнице… Маруся жестом пригласила гостя в горницу, где было чисто и строго. Из мебели обычный, советской поры, трехстворчатый шкаф, раскладной диван тех же времен и, пожалуй, всё. Не было даже телевизора. Зато вот стены! Стены были обклеены сплошь старыми афишами, с которых приветливо смотрел красивый человек в балалайкой в руке. Тут же в рамочках грамоты и дипломы. И множество фотографий, на которых Пальчиков был запечатлен со знаменитостями давних, советских пор. Маруся тщательно застелила постель на диване. – Устраивайтесь… – Предложила гостю. Деликатно добавила: – Все удобства во дворе… Не бойтесь: из собак одна Муха, и та всю ночь у него под кроватью дрыхнет… И бесшумно исчезла. Гость медленно прошелся по комнате, с искренним интересом разглядывая фотографии, выставленные по стенам. Мало кто был ему знаком из тех людей, которые картинно улыбались ему в паре с молодым Пальчиковым, но он точно узнал на одном из фото – знаменитого на весь мир балалаечника-виртуоза Рожкова. Огляделся еще раз вокруг, и, увидев на шкафу футляр, снял его и осторожно поднял крышку. В футляре лежала старая балалайка. Мужчина бережно вынул её. Погладил нежно. Проверил натяжение струн… и вздрогнул: за стеной, с улицы, раздался глухой тяжелый грохот. Нарастающий стук-бряк во дворе откровенно заинтересовал. К выходу он направился осторожно, а старик, мимо которого постарался пройти очень тихо-тихо, закряхтел и приказал полусонным голосом: – Чуни одень! Незнакомец невольно обернулся к старику, а тот вяло, не открывая глаз, продолжил: – Во двор лучше в них идти… вляпаешься ещё куда… За порогом мои стоят… В сенях, у дверей, стояли глубокие калоши – гость переобулся… * Незнакомец вышел на улицу, где под назойливый писк комарья, столбиками толкущего прогретый воздух, стекали на нет долгие сумерки, однако тихий вечерний свет ещё не сгустился до ночной тьмы, и деревня, утонувшая в слабых потёмках, не затаилась до утра: протарахтел где-то трактор, проблеяла коза, слабый ветер донес обрывки голосов… Во дворе, где среди груды всякой дребедени московский гость попытался обнаружить укромное местечко, его чуткий слух уловил совсем рядом активное движение. Из своего необычного укрытия мужчина не вышел, но вскоре увидел Марусю, тащившую из сеней дедовой хаты два огромных чугуна, вставленных друг в друга и обмазанных глиной на стыке. – Бери, Арсений, и разбей! – чугуны девочка впихнула в руки мальчику-подростку, вынырнувшему ей навстречу откуда-то с боку, а сама вновь убежала в сени. Появилась быстро с оцинкованным корытом и железной трубой. Недовольно посмотрела на мальчика, опустившего чугуны на землю, а тот поспешил произнести с недоумением: – Что-то я не пойму, что это за сооружение? Непонятное назначение предметов, вполне понятных по своей обычной надобности, обескуражило и рыжего гостя, невольно оказавшегося свидетелем разговора меж детьми. – А ты что ни разу не видел? – переспросила девочка. Пояснила: – Самый простейший самогонный аппарат. – И? – Арсений обомлел от сообщения. – Вот его-то мы сейчас и должны уничтожить! – торжественно произнесла Маруся. – Подожди… подожди!.. Это же чужое!.. Чужая вещь… И как же мы можем её уничтожить? – мальчик заметно растерялся, а Маруся настойчиво и резко объявила: – Не будешь? Тогда я сама! Со всего размаху она, подняв чугуны высоко, бросила их наземь. Чугуны не раскололись – лишь отлетели друг от друга. Затем девочка с размаху попыталась частыми ударами об угол старого курятника согнуть неподатливую трубу, но ничего не получалось, и она раз за разом отчаянно била трубой о трухлявый угол. Арсений перехватил из её рук трубу и с такой силой ударил ею всего единожды, что толстая труба согнулась и треснула в изгибе. – И что дальше? Куда всё это? – спросил довольный собой мальчик. – Закинем на сеновал. Там всё равно пусто… Пусть валяется… Дед туда не полезет… – сказала Маруся. – А вам не попадёт?! – пропищал неожиданно новый голосок, хозяйка которого тайному очевидцу была не видна. – Тебя, между прочим, Любочка, никто сюда не звал, – недовольно ответила невидимке Маруся и добавила вполне угрозливо: – Разболтаешь – получишь у меня!.. – Никому-никому я не скажу… – пропищала Любочка, и проявилась в обзоре затаившегося человека девочкой лет десяти. – Арсень, пойдём со мной… – позвала Маруся подростка. – Надо флягу с брагой вытащить… На пороге хаты появились они скоро. С усилием перетащили тяжелую флягу через порог и по ступенькам крыльца. Волоком потянули вглубь двора, где наклонив низко, вылили бурую жидкость на землю. – Фу! Вонька какая! – сморщив нос, пропищала Любочка, и мужчина, с неподдельным интересом наблюдавший за развитием местной операции «Ы», был солидарен с прозвучавшей характеристикой. Последней Марусиной командой было: – Флягу тоже на сеновал! «Тимуровцы», как про себя любовно назвал ребят московский гость, ещё потолклись во дворе, погремели и исчезли. И, уже устраиваясь на покой, незнакомец вспомнил Марусю и одобрительно определил про себя: – Не ребенок, а сгусток энергии! * Проснулся утром гость рано. Полежал. Прислушался к разнообразным звукам, доносившимся с улицы: в обычном ритме начинался новый день. А вот в хате было тихо. Поднялся. Убрал за собой постель. Вышел из горницы. В передней комнате, служившей и столовой, и кухней, и хозяйской спальней, на высокой кровати лежал старик Пальчиков: глаза плотно закрыты, губы сжаты, желтые щеки впалы. – Доброе утро! – осторожно бросил гость, а старик моментально распахнул глаза и очумело уставился на рыжего, которого явно узнал: – Это, чё ли, ты?! – Кто? – гость отчего-то растерялся. – Конь в пальто… – промычал старик. Спросил живо: – Зовут-то как? – Юрий, – ответил мужчина. – Юрий, значит… – медленно повторил Пальчиков и, уставившись в потолок, пробормотал: – Пишут тут… пишут всякие… – Вы получили моё письмо, да? – встрепенулся обрадовано гость. Старик, преодолевая утреннюю скованность суставов и похмельную немощь, с трудом поднялся и сел на кровати. – Значит, получил… – выдавил из себя благосклонно и протянул поздороваться руку: – Пальчиков Владимир Иванович… Это, значит, я… – Вчера Мизинчиковым были… – улыбнувшись, напомнил Юрий и крепко пожал протянутую руку – Дед Мизинчиков – тоже я! Не отрекаюсь!.. Это Марья меня, егоза, так кличет… Маруськ, ты где? И девочка непонятным для гостя образом тут же возникла, а старик, кряхтя и постанывая, сполз с кровати, дотащился до стола: – Молодой был как пружинка… а сейчас? – небрежно махнул рукой. Сел на табурет у стола. Спросил: – Слышь, Маруськ, а гуси-то мои как? Живы? – Живы! живы! в речке твои гуси… – мимоходом доложила ему внучка, по-хозяйски накрывая на стол. – Ну вот и хорошо, что в речке… Пускай плавают, гогочут… – согласился на то хозяин. Одобрительно добавил: – А ты, голуба, собери… собери на стол, что найдешь… Гостя покормить надо… – У меня тоже кое-что есть! – выкрикнул Юрий и стремительно убежал в горницу. Вернулся быстро с плотным свертком. На столе появилась коробка конфет, сыр, колбаса, какие-то банки. Меж тем, начиная оживать, Пальчиков засуетился: заглянул под стол, где стояла пустая банка, пихнул её недовольно ногой. Там же валялись пустые бутылки – и их сердито ногой. – Так, значит… пусто, значит… конец, значит… пьянству бой, значит… – промычал Пальчиков бесцветным голосом. – Садись за стол, Юрий, – приглашение прозвучало голосом иным – твердым и ровным. Маруся, шустро собрав на стол, направилась к двери и от порога сообщила: – Я ушла! – Иди уж! Никто и не держит!.. – довольный внучкой старик, как верно определил Юрий, перед чужим человеком открытых чувств своих старался не показывать, однако, задержавшись мягким взором на закрытой двери, произнёс: – Вот девка! Не сидится ей на одном месте! Вся как на винтах – живая, подвижная… – и, вероятно, сожалея о произнесенном накануне откровении, выдохнул осуждающе: – Ведь как бывает: брякнем порой не к месту, а потом каемся, казнимся… – замолчал и, поковырявшись в нетронутой тарелке вилкой, поднял на гостя тоскующие глаза. – Получил я твое письмо, Юрий… – сказал. Снова помолчал. Снова поковырялся вилкой. Вздохнул глубоко и извинительным тоном сообщил: – Отписать вот не успел – запил, значит… с горя… – С какого? – невольно вырвалось у Юрия, доедавшего с аппетитом яичницу с деревенским сальцем и свежим зеленым лучком, что приготовила им Маруся. – А с такого!.. Горе – оно и есть горе… хушь лупастое… хушь бодастное… – категорично сказал Пальчиков, а гость точно отметил про себя, что речь хозяина могла резко меняться, то он говорил просто и грамотно, то вдруг, как сейчас, переходил на местный колорит. Под конец старик, в который раз тяжко вздыхая, выдал за окончательный итог: – Слишком грешен… Юрий, уловив незнакомые звуки с улицы, бросил беглый взгляд в окно: прямо напротив, на проводах, сидела большая птица. – Это горлица трубит, – сказал Пальчиков, отметивший невольную заинтересованность гостя. – Никогда не слышал… и не видел… – честно признался Юрий. – Тут много чего есть интересного… – тихо изрёк хозяин. Неожиданно появился кот и отвлёк внимание на себя. Влез в форточку с улицы и требовательно ткнулся лохматой головой в хозяйские ноги. – Ну, чё, Штирлиц, пожрать пришел? – старик бросил под стол щедрый шмат колбасы. – Ночью что делал? – поинтересовался у кота, вцепившегося в кусок с урчанием. – Мышей ловить надо, а ты, верно, продрых... лодырь! – А почему Штирлиц? – засмеялся гость, отметивший, что кот совсем неказист и мастью своей не привлекателен. – За характер! Уж больно, бесяга, хитер и ловок… если захочет конечно… а если нет, то и не заставишь… И по соседским тылам ходок любитель! Всё знает, у кого, что и где спрятано… – с гордостью за животинку доложил старик и спросил, обнаружив пустую тарелку гостя: – Тебе может ещё подложить? – А можно? – робко проронил Юрий. – Отчего ж нет-то? Вон на плите, в сковородке, бери! И долго ещё они сидели за столом. Говорили вначале как будто ни о чем, пока не сказал старик с грустью в голосе: – Порой так необходимо слово: маленькое, теплое, живое… а оно-то вот и пропало из моей жизни… исчезло… и если б не это осиротелое дитё, давно б Владимир Пальчиков… дед Мизинчиков то ж… поставил жирую точку в конце… – растеребил незаметно старый музыкант свою душу, и потёк меж ними долгий доверительный разговор. * Новость о том, что у Пальчикова экспроприировали самогонный аппарат, облетела деревню быстро, причём ещё до того, как о произведенной экспроприации узнал сам пострадавший. Явно, что помимо тайного свидетеля, наблюдавшего за процессом из укромного места, явно были и другие соглядатаи: известно, что в деревне на одном конце подумают, а на другом – уже новость из уст в уста передают… В полдень, когда вся детвора боролась с жарой на речке, в дом к Устиновым пришла гостья. Бабка Солянкина по чужим дворам просто так не шастала, а, как уверяла сама, если только по крайней необходимости и нужде. Часто той нуждой и необходимостью могли быть очередные сплетни, – об этом хорошо было известно Ольге, которая в это время была в гостях у Людмилы, и, увидев Солянкину, верно учуяла неладное. – Можно? – елейным голоском протянула бабка, тихо отворив дверь изнутри и сунувшись головой в щель. – Да-да! Входите! – приветливо пригласила неожиданную гостью Людмила. – Здрасьте вам! – Солянкина втиснулась бочком в хату. Отдышалась: – Ох и жарень же! – День добрый! – отозвалась хозяйка. – С утра виделись… – напомнила Ольга и, поглаживая большой живот, вопросительно уставилась на появившуюся сороку нежданно-негаданно. – Виделись… виделись… – согласилась с ней хитроглазая Солянкина. И сразу же рванула с места в карьер: – Я ить чё забегла? Новостю рассказать забегла… Инак-то бы и не забегла… – Какую новость? – насторожённо опередила хозяйку Ольга. – Про Марью ихнюю… – бабка на Ольгу демонстративно не смотрела и обращалась только к Людмиле. – Опеть ихняя девка отчебучила! – Что такое?! – спросила та испуганно. – Уж и не знай, как до этакого и додуматься можно? – старуха Солянкина явно тянула кота за хвост и зыркала цепким взглядом по сторонам. Затем состроила столь сокрушенную гримасу, что Людмиле реально стало не по себе: – А чё и дивляться тута: с раннего возраста набалована бабкой… – Что случилось-то? – настойчиво пытала Ольга вредную старуху, отсыревшее лицо которой на глазах сморщилось печеным яблоком. – И-эх! – простонала та и, глубоко-глубоко вздохнув и выдохнув, наконец, торжественно сообщила: – То-то и случилось, что она у Пальчикова аппарат сташшила… – Какой аппарат? – растерявшаяся Людмила ровным счетом ничего не могла понять. – Слуховой? – Зачем слуховой? – ситуацию бабка Солянкина определила сразу же и рассказ свой продолжила голосом твердым, назидательным. – У его с ушами усё нормально. Самогонный аппарат у его сташшила. А куда? Неизвестно… Она и брагу усю вылила… и флягу кудай-то дела… Фляга у его хорошая була: почти новая… Ну, я пойду! – старуха была в ударе: щечки раскраснелись, голова в белом платочке вздернута высоко. Победителем покидала очередное поле битвы. – Подожди-подожди! – набросилась на неё Ольга. – Откуда ты знаешь, что это Маша сделала? – А я-то чё? Усе знают! – Солянкина нехотя задержалась у порога, но разъяснила обстоятельно и с удовольствием: – Пальчиков вона на усю округу орал… Я, грит, ту оторву – выпорю! У его сичас какой-то мужик из Москвы гостит… Позор-то яму какой перед чужим человеком… А разор какой деду выпал! Мешок сахару как коту под хвост! Цельный мешок, считай, сгорел… – Как сгорел?! – потерянно прошептала Людмила. – Ну… не огнём, знамо, сгорел… пропал… брагу-то она у дворе вылила… – рассказом своим Солянкина блаженно упивалась. – За ночь-то она не истекла уся… Куры Глашкины опились… Умора: спотыкаются… падают… Надумала старого человека уму-разуму учить! Смех да и токо! – бабка бодро выскочила за порог, но тут же сунулась обратно – глаза горят, щеки пылают, губы в улыбу растянуты: – Дак она ж не одна была! С ей ваш парень… старшой был… – и окончательно скрылась. Людмила замерла посреди комнаты. Она не просто растерялась – она опешила и онемела. – Может ему деньги дать? – прошептала, в конце концов, Устинова и уставилась полными слёз глазами на опытную Ольгу. – Сколько может стоить этот злополучный аппарат? – Даже и знаю, что сказать… – Ольга и сама опешила, не решаясь дать какой-либо вразумительный и верный совет. * Набравшись смелости, Людмила всё-таки решилась идти к Пальчикову. Она робко постучала в чужую хату, откуда доносились живые дребезжащие звуки. Её явно не услышали, и тогда постучала настырнее и громче. Ответа и на этот раз не последовало, но дверь перед ней распахнулась, и Пальчиков с балалайкой в руках выглянул в сени: – Не заперто! – Здравствуйте… – прошептала Людмила. Спросила несмело: – Войти можно? – Входи… входи! Гостьей будешь... – старик приветственным жестом пригласил войти. – Владимир Иванович… я вот пришла… я вот деньги принесла… – переступив порог, сходу промямлила Людмила, на что Пальчиков непонимающе отозвался: – Какие деньги? – За то, что у Вас Маша унесла… – прошептала женщина ослабевшим беззвучным голосом. – Интересно знать, что это такое у меня Марья ценное унесла? – дед хитро сощурился и весело уставился на неё. – Ну… этот… аппарат… какой-то… – Людмила не решалась произнести пугающее название самодельного агрегата. – Аппарат, говоришь? – Пальчиков продолжал всё так же весело и довольно. – Да шут с ним! Может, его давно надо было избыть? Самому-то духу не хватало… – Ну… там же ещё сахар… расход такой… целый мешок… – снова начала сбивчиво Людмила. – А с Машей папа, как только приедет, обязательно поговорит… Вы, пожалуйста, не обижайтесь на неё… Она девочка хорошая… добрая… – Хорошая, говоришь? Добрая? А кто ж и спорит? – старик подошел к Людмиле, отметившей вдруг про себя, что говорит он свершено по-другому, чем обычно. Взял её за руку и вежливо усадил на стул. – Ты, что, думаешь, я на Марью обиду держу? Не-е! Я ж её, внучечку мою, больше жизни люблю… – Какую внучечку? – машинально задав вопрос, Людмила меж тем не до конца осознала полное значение прозвучавшего сейчас слова. – Вот дурень! – с искренним сокрушением выкрикнул старик. Осуждающе покачал головой. – Дурной же мой язык! Сболтнул, худоротый... Ну ладно вечор пьян был… А сейчас-то кто меня за язык тянул? – в голосе старого человека зазвучали близкие слёды. Он наклонился к опешившей гостье: – Ты вот, что, Людмила свет батьковна… никому-никому того не сказывай… Тут никто этого не знает… Да и чего, скажи, людское любопытство тешить? – Как-то всё это так неожиданно… – только и сумела прошептать Людмила, но спросила живо: – А Маша как же?.. – Марья знает… давно-давно знает… ей ещё сама бабка про меня рассказала… Был по молодости дурак дураком… какую девку потерял! Вера Григорьевна умницей была… – Пальчиков открыто, не стесняясь ни московского гостя, ни Людмилы, расплакался навзрыд. – А Серёжа знает?.. – осторожно спросила Людмила, когда тот затих. – Серёга-то, когда приедет, всё от меня сам узнает… – Пальчиков, окончательно успокоившись, произнёс твердым голосом. Людмила отлично понимала, что самое время ей уйти. Встала со стула, но, вспомнив про причину своего появления здесь, спросила: – А деньги за сахар? – Какие деньги?! Ты, овца, так ничё и не поняла? – вспылил старик, и Людмила быстро-быстро направилась к двери, которую хозяин успел открыть настежь. – Поняла… простите… – пролепетала молодая женщина и, облегченно выдохнув, перешагнула за порог, а вслед донеслось: – Так никому! Слышь, Людка, никому! Вернуться к огравлению повести
|
|
СЛАВЯНСТВО |
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия Сычева Редактор Вячеслав Румянцев |
