Екатерина ГЛУШИК. Третье счастье |
|
2020 г. |
Форум славянских культур |
ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР |
|
СлавянствоЧто такое ФСК?Галерея славянстваАрхив 2020 годаАрхив 2019 годаАрхив 2018 годаАрхив 2017 годаАрхив 2016 годаАрхив 2015 годаАрхив 2014 годаАрхив 2013 годаАрхив 2012 годаАрхив 2011 годаАрхив 2010 годаАрхив 2009 годаАрхив 2008 годаСлавянские организации и форумыБиблиотекаВыдающиеся славянеУказатель именАвторы проектаРодственные проекты:ПОРТАЛ XPOHOCФОРУМНАРОДЫ:◆ ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ◆ СЛАВЯНСТВО◆ АПСУАРА◆ НАРОД НА ЗЕМЛЕЛЮДИ И СОБЫТИЯ:◆ ПРАВИТЕЛИ МИРА...◆ ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯБИБЛИОТЕКИ:◆ РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ...Баннеры:Прочее: |
Екатерина ГЛУШИКТретье счастьеРассказ
На илл.:Художник Уильям Оксер «Здравствуй! Хочу обязательно сказать тебе, что от жизни мне досталось три главных счастья. Посчастливилось родиться в лучшей на свете стране – Советском Союзе, у лучших в мире родителей – моих мамы и отца, и мне встретился лучший человек на всем свете. Даже неудобно как-то: получается, что мной присвоено счастье всего света…» Ольга пожалела, что отрывок письма такой небольшой. Как детектив захватывает. Но обрывается. Это она сама и сделала: вырвала половину листа из тетради, на чистой стороне селёдку разделала, а другую часть оставила – пригодится. А потроха селёдочные, в листок этот завёрнутые, ещё вчера в мусор выбросила. Вещей от старых хозяев, чью квартиру она сумела купить, продав бабушкину в Тарусе, не осталось. Такое условие и было к риелтору, когда уже решила приобрести – квартиру освободить, все вещи – вывезти. Но на балконе валялась оставшейся какая-то макулатура: газеты, журналов пара штук, тетрадь вот, в которой это письмо и начал кто-то писать. Однако не закончил. Лишь одна сторона тетрадного листа была исписана. Едва ли это было законченным посланием. Почему кем-то написанное заинтересовало, почему Ольга, никогда не заглядывавшая в чужие письма, стала читать? Привлёк красивый почерк – каллиграфический, можно сказать. Мужской? Женский? Не поймёшь. Её одноклассник Олег Мушкин тоже изумительно красиво писал, так что, возможно, и это – мужчина кому-то откровения свои адресовал. «Встретился лучший человек», – не обязательно же мужчина – человек. Женщина – тоже человек. А слог какой! Даже в этой паре предложений чувствуется. Квартирка была малюсенькой, «убитой», как о таких халупах говорят: хотя и довольно чистая, но очень старая сантехника, изношенный линолеум, диван-развалюха, ткань на котором заплатами чинили, обои старые… Однако живший в таких условиях человек писал кому-то о своей счастливой жизни, был уверен, что в своей квартире собрал всё счастье мира. И Ольга, получается, сама – в центре мирового счастья. Аура у этой квартиры должна быть великолепная. Хотелось побыстрее в купленной квартире сделать ремонт, и, едва оформив документы, Ольга сразу пришла сюда, принеся с собой селедку и чёрный хлеб: надо было часа два (с 18 до 20, как он сказал) ждать прораба, который хотел прикинуть, сколько будет ремонт стоить, как долго продлится. По дороге и купила селёдочки – солёного хотела. Маникюрными ножницами, что у неё всегда в косметичке, разделала, положив на вырванный из тетради листок. А сегодня вот увидела тетрадь с обрывком листа, почерком заинтересовалась, стала читать. («Хочу тебе обязательно сказать…») А кто здесь вообще жил? Документы на квартиру оформлялись через посредника, по доверенности, хозяев Ольга и не видела, прописано здесь некогда было три человека. А сколько жило? Как вообще трое взрослых живут в одной комнате? И кто-то из них пишет о том, какой он счастливый человек. А вот Ольга – счастливая? Эти три счастья есть у неё? Она тоже родилась в СССР. Но совсем ребёнком была, когда страну убили, как говорил дед, или когда та, колосс на глиняных ногах, развалилась, как говорила мама. Мама с дедом часто спорили о политике. Бабушка ничью сторону в спорах не принимала, но то, что была на стороне деда – точно: всегда, если тот с мамой поспорит, успокаивала: «Ну что нам, гражданскую начинать? Поумнеет, как на кулак намотает этой перестройки-то. Не кипятись. И без того вся жизнь – кипятком, ещё и дома будем шпарить друг друга». Вот и дед умер, и бабушка, а мама, когда смотрит старые фильмы, то и дело пускает слезу и вздыхает. Не сказать, что она на кулак много намотала. Устроилась неплохо – экономист в министерстве, но когда сын двоюродного брата, любимый мамин племянник, который как и Ольга, каникулы проводил в Тарусе у деда и бабушки, умер от передозировки, она впервые на поминках сквозь рыдания сказала, что при СССР такого бы не было. Но вот Ольга замуж собирается. А третье счастье у неё есть? Её Глеб – это лучший на земле человек? Что за вопрос? Лучший! Любимый. А она сама? Она – третье счастье? Или хотя бы полсчастья? Открыв дверь пришедшему прорабу, Ольга увидела, как из соседней квартиры выходит пожилая женщина, заинтересованно взглянувшая на Ольгу. Та поспешила поздороваться: – Здравствуйте, я – ваша новая соседка. Женщина ответила на приветствие и спросила: – Сами жить или сдавать будете? – Сама. – Хорошо. А то чуть не половина подъезда квартиры сдают. Ни поговорить не с кем, ни вопросы решить по подъезду или дому. Никому ничего не надо! Чего ни коснись – я везде таскаюсь: в ЖЭК (по старинке назвала коммунальщиков), да везде. Меня Лидия Васильевна зовут. Я, пожалуй, единственная осталась из старых жильцов. – А меня – Ольга. – Дочка у меня Оленька, вам ровесница, наверное, – заулыбалась соседка. – Обращайтесь, коли что. Я всё время дома, одна. Дети-внуки редко заглядывают. Всё у них дела какие-то. Какие такие дела?! Одни разговоры. Еле концы с концами сводят, деловые. Ни себе дохода, ни бабке радости. Приходится в телевизор пялиться. Надоел уже. Читать – глаза слезятся. Раньше хоть с Макаровной вашей на нашей завалинке сидели, две последние клуши, как дед нас величал. А сейчас скамейка-то простаивает. Хорошие люди в этой квартире жили, жалко. И Макаровну жалко – душевная женщина. И Николаича. Заходите, одним словом. Чаю попить, поговорить. По-соседски. Вот у кого Ольга всё узнает! Попытается разузнать, по крайней мере. Пока слушала соседку, прораб уже обошёл квартиру и вынес вердикт: через месяц– полтора въедешь. Можно и быстрее было бы, но стяжку под ламинат ждать не меньше 26 дней, пока высохнет. Так что потолок, стены, сантехнику – быстро организуем, а потом – ламинат. И получите – распишитесь. Отлично! Ольге показалось, что прораб нарочно «под народ» работает. Видно, что он парень образованный. Но в разбитного играет зачем-то. Лидия Васильевна оказалась чистым золотом: Ольга придёт что-нибудь по ремонту решить – та её к себе заманивает: и накормит, и напоит. Надо было в 5 утра в этой пустой, необустроенной ещё квартире встречать иногородних рабочих, которые кухню встраивали, так Лидия Васильевна уговорила у неё накануне заночевать. И не надоедала с разговорами или жалобами-нравоучениями. Золото, одним словом. И про бывших хозяев Ольгиной квартиры немало знала. В квартире этой жили Наталья Макаровна, Натуся, как соседка подружку звала, и Сергей Николаевич. Они были старше Лидии Васильевны, но она очень ладила с ними по-соседски. Он откуда-то с Урала, фронтовик, военный. Но комиссован из-за ранения. Его родители во время войны погибли. Она – из Смоленской области, тоже сиротой в войну осталась. К ним приехала дочь Настя из Таджикистана – сбежала оттуда, когда мужа, инженера, убили. Говорит, местные такие резни там устраивали! Басмачи басмачами! С детьми-старшеклассниками приехала – так все в однокомнатной и жили. А ведь у родителей раньше двухкомнатная была в центре, они её поменяли на эту малюсенькую, а доплату как раз Насте отдали, чтобы они в Таджикистане хорошо обустроились: машина, мебель. И всё это там так и бросили, в эту квартирку приехали. Потом, чтобы общежитие получить, и сын, и дочь уехали из Москвы поступать он – в Ленинград, она – в Магадан, хотелось романтики. Да так и остались там после окончания. И очень хорошо соседи жили, спокойно, ладно всё у них, друг о друге в заботах всегда. Она же врач, Настя-то, но когда в Москву вернулась, по специальности устроиться не могла: без прописки в больницу врачом не брали, а в однокомнатную не прописывали всей оравой. Детей-то еле в школу пристроили, и их без прописки не брали. Какой там статус беженцев получить! Намыкалась ходить в эти службы иммиграционные. Говорила: тем, кто моего мужа убил и меня выгнал – документы оформляют чуть не в один день. Они все – беженцы, а я – нелегалка в городе, где родилась! Там-сям подрабатывала, уколы ставила, всех соседей-стариков обихаживала, вот и моего два раза из могилы вытащила буквально. Асцит у него начался. А я не понимаю, чего ему дышать трудно. Она быстро и «Скорую» вызвала, и им сказала, как приехали, что у него. И, слава Богу, инсульт тоже ухватила прямо сразу. Я же, коли что, к ней – в дверь звоню. Она пришла, говорит: «Лидия Васильевна, «Скорую» немедленно, так и скажите: инсульт». Сама в аптеку, и до врачей ещё какие-то таблетки принесла, дала мужу. А потом, время когда прошло, так её уже и не брали, потому что не работала по специальности несколько лет. Да она и сама сказала: мне сейчас тяжело людскую боль переносить. К врачу ведь всегда с бедой идут: большой или нет, но с бедой. И она в тебе остаётся, если даже и выздоровел человек. А мне уже трудно, своя беда, да чужие беды – тяжело нести. Красивая женщина, Настя, самостоятельная, но никаких мужчин не допускала после того, как овдовела, говорила, что память о муже не хочет оскорбить даже помыслом, что могла бы с кем-то сойтись. «Такого мужа никому на свете не найти, какой у меня был», – так говорила. Вот, наверное, кто письмо писал, – дочь этих пожилых людей. Всё-таки в старости едва ли такой почерк сохранишь. Да, но кому она писала? С кем откровенничала? Или, может, как завещание детям. Скорее, дочери так доверительно. Но в то же время тетрадь – очень старая. Может, эти дед или бабушка, кто-то из них, в своё время начал писать? Да так и не закончил, и эта старая тетрадь сохранила давнее откровение. А как они выглядели, интересно, бывшие хозяева её новой квартиры? Ольга полюбила, совершенно неожиданно для себя, старые фотографии. Они действовали завораживающе. Такие лица на них! Сейчас уже и не встретить на улице хоть одно такое лицо. Даже и не о барышнях в шляпках и мужчинах в сюртуках или фраках речь. Люди прошлого сами по себе очень красивы были. Или это прошлое – так притягательно? Ольга как-то в подъезде нашла рассыпанные старые фото. Собрала, рассматривала дома. С тех пор и увлеклась – рассматривать, представлять судьбу. Как жил человек, какие чувства испытывал… Ей казалось, что если бы она увидела фотографии хозяев этой квартиры, то поняла бы, кто из них был так счастлив – абсолютно.
*** ...Серёжке очень захотелось приехать к бабушке с дедушкой в курсантском обмундировании. Чтобы пройтись в форме по деревне, где его ещё карапузом знали, где босоногим бегал с деревенскими мальчишками – пыль столбом! А уж как бабушка с дедушкой будут гордиться! Ну а в клуб прийти? Это же настоящий взрыв! Всех поразишь. Вон какая выправка! Наташка, интересно, косы свои сохранила? Два года не видел. И решил – хоть на пару дней, а съезжу! В училище преподаватели недвусмысленно говорили: война с Германией будет! Гитлер к ней готовится. Это домохозяйкам оптимистическими песнями внушают, чтобы не было паники: И на вражьей земле мы врага разгромим А вы, будущие командиры, должны знать: война будет. И будет затяжной. Гитлер на все мирные договоры наплюёт. Враг очень хорошо подготовлен. Партия и правительство делают всё, чтобы оттянуть как можно на более поздний срок начало войны. Чтобы лучше к ней подготовиться. Но начаться она может в любой момент. Поэтому дальние поездки – не планировать, надолго никуда не отлучаться даже во время отпусков. Но Сергей всё-таки поехал с мамой на её родину, в Смоленскую область. И первой, кого встретили, идя со станции (он – в полной выправке, чуть не строевым шагом), была Наташа. Зеленоглазая красавица с русыми косами по пояс. Она шла откуда-то с ведром, босиком по ещё не прогретой в начале лета земле, в простом светлом платье, голубой косынке, из-под которой струились её невероятно красивые косы. Она, видимо, Сергея не узнала издалека. Иначе раньше припустилась бы бежать, засмущавшись: его, такого бравого курсанта, своего непраздничного вида. И, скороговоркой сказав маме Сергея: «Здрасьте, тёть Надь», – побежала, непонятно куда – в обратную сторону от своего дома. Три дня, которые только и смог Сергей погостевать у бабушки с дедушкой, уместили в себя и танцы в клубе, куда Наталья пришла уже нарядная, и прогулки до околицы, и разговоры у её ворот до утра, и пожатие рук. То, что они любили друг друга, понимали не только они – все. Сергей отбыл на сборы, в военные лагеря, зная, что, когда закончит училище, приедет и заберёт Наташу, и к месту службы они уже поедут вместе – муж и жена. Мама осталась до конца своего отпуска у родителей – помочь по хозяйству. Маму он больше не увидел. Бабушку с дедушкой тоже. И в деревню, от которой остались только печные трубы, не ездил: не хотел видеть это кладбище родных и близких людей, у которых и могилы нет. Ускоренно закончив артиллерийское училище, уже через два месяца после начала войны – на фронт. Провоевал год и четыре месяца: был контужен, лишился слуха, кисти левой руки, долго лежал в госпитале. Война осиротила Сергея: маму расстреляли немцы, как позднее выяснилось, когда она пыталась вернуться домой, к детям, решили, видимо что она за линию фронта шла, разведчица. По деревням потом дознавались, искали и других, «диверсантов». Отец погиб на фронте. Вернулся Сергей домой, закончил техникум, работал конструктором на заводе, заботился о младших брате и сестре, которых забирала к себе в посёлок тётка, папина сестра. И искал, ждал Наташу. Не верил, что и она погибла. Писал в райцентр: «Прощу сообщить имеющиеся сведения о Прокушевой Наталье Александровне, приблизительно 1925 – 26 года рождения, проживавшей до войны в деревне Веселушка (он так и письма ей писал: деревня Веселушка, Наталье Прокушевой. Отца её дядей Саней все звали, значит. Александровна). С мая 1941 года никаких сведений о данной гражданке не имею. Прошу не отказать и сообщить любую информацию ». И ему отвечали: сведений о разыскиваемой вами гражданке не имеется. Сергей забрасывал райсобес, райком партии своими письмами. И как-то ему ответила сотрудница орготдела, личное письмо прислала: деревня сожжена со всеми оставшимися там жителями. Кто-то в партизаны ушёл, а некоторых девушек угнали на работы в Германию. О разыскиваемой вами девушке сведений нет, и нет фактов, что она погибла. Если что-то выяснится, сообщу. Сама эта ответившая, Ксения Дмитриевна, была из соседней деревни, которая уцелела. Вот это отсутствие сведений о гибели Наташи и держало Сергея в уверенности: жива. Он её найдёт. Или она его. Уже и сестру замуж выдал, и брата женил, а сам холостяком жил, завидным женихом, хоть и безрукий, а молодой, с образованием, выправка военная сохранилась. Любил он Наташу так, что и забыть не мог? Любил. И это была не только его первая любовь, но и неповторимое чувство безмятежности: юность, свежесть, простор полей, по которым они бегали с мальчишками и девчонками (да остался ли кто живой из его деревенских приятелей?). Это мама, которая провожала сына до околицы, где его подхватила телега с колхозниками, направлявшимися на станцию. Мама. Её могилы даже и нет. Веселуха – и есть братская могила дедушки с бабушкой и мамы. Надо бы съездить, но у него, бывшего военного, воли не хватает увидеть пожарище. И вот как-то письмо пришло от этой же сотрудницы орготдела. Пришла к ним молодая женщина документы восстанавливать. Они друг друга узнали – встречались до войны на смотре самодеятельности. И разговор, конечно: кто, где. И говорит эта Лида, что навещала маму в больнице и видела Наташу Прокушеву (неужели его Наташа?), которую она прекрасно знает, они на лыжные соревнования в район ездили от школы, в которой учились вместе, хотя сами – из разных деревень. Но Наташа её не узнала, потому что у неё было ранение в голову, и она память потеряла. Санитаркой помогает в больнице. У неё память восстановится, как врачи сказали, но не скоро. И адрес больницы в конце письма. Сергей не стал отпуска ждать, отпросился, поехал. Наташа его не узнала. Но когда он сказал, что забирает её, согласилась. Врачам всё объяснил, они советы дали, как Наташе помочь в её состоянии. Главный совет – забота и любовь. Ну, за этим дело не станет. Отпустили его с работы на 5 дней. Если бы не эта Ксения Дмитриевна, может, не успел бы и документы оформить, чтобы Наташу с собой забрать. Ей сказали, что надо ехать, она и поехала. В ней что-то детское появилось: доверчивость, покладистость. В дороге она рассказала, что у неё до войны был жених, которого она очень любила, однако не помнит его совсем. Но вот что любила – помнит. А сейчас ей нравится он, Сергей. И зарделась буквально. Расписались, как только приехали в Воткинск. А потом Сергей отвёз свою Наташу в Москву, на реабилитацию. Она там всего два месяца пробыла, а память частично уже вернулась. Хотя Сергея она не помнила. Она его просто вновь полюбила! Сергея, войдя в семейное положение, перевели в подмосковный Подольск на дочернее предприятие, чтобы жена могла, когда нужно, в том медцентре помощь получать – всё-таки недалеко ездить. Сергей заочно закончил институт, и его перевели в почтовый ящик в Москву. Наташа устроилась на тот же завод лаборанткой. И тоже закончила техникум – библиотечный. Стала в школе библиотекарем работать, прямо около дома. Один за другим дети родились – сын и дочь. Сергею врачи сказали, что жена сама должна его вспомнить, не надо разговорами у неё воспоминания вызывать, ведь неизвестно, что с ними связано, это будет, возможно, таким потрясением, что пагубно на психику повлияет. И Сергей строго этим указаниям следовал. Как-то пошли они в гости к товарищу по военному училищу, которого Сергей разыскал в Москве: просто отправился по его московскому адресу, который помнил наизусть, а Валерий там так и живёт! Всю войну прошёл, цел-невредим, как говорится. Ну вот. А тот достал фотографии курсантские. Наташа стала смотреть, потом перевела взгляд на мужа: и такое в ней – ужас, радость. Вспомнила! Потрясение у обоих. Когда память восстановилась, к сожалению, помнила Настя и то, что деревню немцы спалили, что отца, не успевшего эвакуироваться, немцы расстреляли сразу, как пришли. Вспомнила, что говорили: деревню сожгли из-за вылазок партизан. Винила себя в смерти односельчан, мамы, бабушки. А ушла в партизаны, чтобы не угнали в Германию. И вот Наташа поняла, что её новая любовь и есть её довоенное счастье, как она Серёжу своего и называла в ту их предвоенную встречу: счастье. Лучший муж, лучший отец – лучший человек на свете. …Инсульт разбил Сергея Николаевича, когда в пионерском лагере утонул сын. Переживал, что уговорил жену отправить сына в лагерь. Мол, пусть парень окрепнет: там пруд, футбольное поле. А сами с дочкой в заводской Дом отдыха поехали. Они были на отдыхе, и им даже не могли сообщить о трагедии. Приехали в лагерь навестить сына, а его нет в живых. Как это не могли найти их, чтобы сообщить? На заводе же есть адрес Дома отдыха. Но в лагере не сообразили, ведь такая кутерьма началась: двое мальчиков утонуло – убежали ночью купаться, проверяя себя на смелость, играли в разведчиков-диверсантов. После гибели сына боялись за Наталью, что с её психикой что-то случится, а случилось с Сергеем. Ей сказали: муж не восстановится, так овощем и будет лежать. Предложили его в специнтернат сдать. Очень хорошее заведение, к фронтовикам отношение особое. Всё-таки дочь – школьница, ни бабушек-дедушек, кто бы помогал. Полегче будет, а мужа станет навещать… Наталья категорически отказалась. Ушла из библиотекарей в дворники: убирала территорию возле своего дома, и каждые полчаса домой забегала: как там Серёженька? Настя научилась прясть шерсть, вязать. Наталья корила себя порой: своими тонкими пальчиками дочка прядёт колючую шерсть, вертит веретено. Но самим готовить пряжу было выгоднее, чем покупать. Ведь каждую копейку считали, потому что младшая сестра Сергея, у которой муж пил, тянула троих, и Наталья с Сергеем им помогали. И вот она решила, что хоть немного, но будет посылать Анюте, поднимать детей надо, они не чужие. Чтобы и Серёжа не страдал, что не может любимой сестрёнке помогать. Так и жили. От завода дали хорошую квартиру в центре, в доме с лифтом, с горячей водой, с телефоном. Закончив институт, Вадим, Настин жених, уехал по распределению в Таджикистан. Учитывая семейное положение, тяжёлое состояние отца, Настю распределили в Москву. Настя не уехала в Таджикистан с женихом, потому что не могла оставить маму одну с немощным папой. А в его состоянии уже был заметный прогресс. Он уже мог говорить, присаживался на кровати. Врачи обнадёживали: пара лет – и восстановится. Настя стала врачом, как иначе? Состояние отца просто не дало ей иного выбора, вернее, она и не хотела иного. И через пару лет папа восстановился настолько, что даже вышел на работу! Трудился на полставки: очень не хотел дома по инвалидности сидеть. «В коллективе трудиться – лучшее лечение»,– говорил отец. Вот тогда Настя и смогла уехать в Таджикистан к Вадиму, который её ждал, при любой возможности навещал в Москве. И так хорошо они зажили! Когда купили машину, ездили по всему Союзу: детей загрузят, даже когда те совсем маленькими были, палатку закинут на багажник – и с песнями по дорогам, по горам, по долам, нынче здесь – завтра там. И оба знали, какое каждому досталось счастье. Когда в Таджикистане начались волнения, резня, Настя уговаривала мужа: уедем. А он ей: не надо поддаваться на провокации. Я не могу завод оставить, я – материально ответственное лицо, от меня много людей зависит. А ты как больных оставишь? И без того специалисты убежали. Нет, надо вести себя достойно. И там, на заводе, его и убили. А растерзанное тело притащили к подъезду, бросили и крикнули: убирайтесь, а то так же вот подохнете. Всё, что у неё было, Настя отдала, чтобы похоронить мужа, собрала вещи, и так, с одной сумкой, приехала с детьми к родителям. И корила себя, что не уговорила Вадика, лучшего на всём свете, уехать. …Почерка соседей Лидия Васильевна не знала, поэтому для Ольги так и осталось тайной, кто в этой маленькой скромной квартирке был так счастлив, кто писал это письмо: «Я обязательно хочу тебе сказать».
|
|
СЛАВЯНСТВО |
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия Сычева Редактор Вячеслав Румянцев |