Виталий АПЕВАЛОВ. Забытый в веках певец
       > НА ГЛАВНУЮ > ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР > СЛАВЯНСТВО >


Виталий АПЕВАЛОВ. Забытый в веках певец

2015 г.

Форум славянских культур

 

ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР


Славянство
Славянство
Что такое ФСК?
Галерея славянства
Архив 2020 года
Архив 2019 года
Архив 2018 года
Архив 2017 года
Архив 2016 года
Архив 2015 года
Архив 2014 года
Архив 2013 года
Архив 2012 года
Архив 2011 года
Архив 2010 года
Архив 2009 года
Архив 2008 года
Славянские организации и форумы
Библиотека
Выдающиеся славяне
Указатель имен
Авторы проекта

Родственные проекты:
ПОРТАЛ XPOHOC
ФОРУМ

НАРОДЫ:

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
◆ СЛАВЯНСТВО
АПСУАРА
НАРОД НА ЗЕМЛЕ
ЛЮДИ И СОБЫТИЯ:
ПРАВИТЕЛИ МИРА...
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
БИБЛИОТЕКИ:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ...
Баннеры:
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

Прочее:

Виталий АПЕВАЛОВ

Забытый в веках певец

1.

Велик и славен Боян, могучий певец столетий. Сила его струн была так велика, что он, худого рода-племени, достиг небывалых высот. Его струнам внимали не только дружинники да бояре, но сами князья, задумчиво повесив голову, отставляли золочёные ковши. Трижды славен Боян, не возмущавший гнева всесильных. Струны его недаром прозвали вещими. Слава гремела в них, но не народу русскому, а избранным волею небес предержателям обширного государства, которое впоследствии оставит огромный след в истории.

Боярин Олекша никогда не видел легендарного певца, но мнение о нём составил самое невыгодное. Лукавый простолюдин, вознёсшийся волею небес высоко-высоко, под княжеское крыло, - вот кем был для него Боян. Впрочем, совсем не это занимало мысли мудрого боярина. Дела государственные, дела семейные… Князь Игорь Святославич не поддержал общерусского похода на половцев в прошлом году, поддавшись неумным советам боярина Михаила. Дескать, мы почти каждую весну мечами машем, а другие в хороводах пляшут, пусть теперь попробуют с наше – увидим, что будет. В словах боярина Михаила была и доля горькой истины. Северская многострадальная земля не раз пылала пожарами. Не раз хищный, сухой, как обожжённый немилосердным солнцем ковыль, половчанин угонял в полон пахарей и кузнецов, плотников и каменщиков. Не одна красная девица рвала волосы на своей голове от позора. И не было помощи ниоткуда. Безучастно глухи соседи к чужому горю…

Но просчитался хитрый советчик: не униженным, не сгорбленным вернулся из похода киевский князь Святослав, а с большой победой. Не военная добыча объединённого русского войска смущала – смущала молва: северский князь, не раз выступавший за борьбу с половцами, уклонился от похода. Трусость или предательство? Третьего не дано. Так думали в Киеве, так думал оплошавший боярин Михаил, так думал и взбешённый князь Игорь, который, скрестив руки на груди, слушал донесения гонцов. Вот тогда-то и созрело отчаянное решение о собственном походе на отведавших уже русского меча поганых. И тут уж не только боярин Олекша, говоривший подчас без прикрас тяжёлую, как камень, правду, но и боярин Михаил не мог отговорить Игоря Святославича от безумного шага. Какие цели преследовал князь? Добиться славы, уважения? Доказать Киеву, другим, себе?.. На этот вопрос не ответил бы и он сам. Год словно пленник в собственном княжестве. А вокруг молва, жестокая, как удар кнута. Мирская молва что морская волна. Не задушишь, не подкупишь, не спрячешься. Боярину Олекше тоже было чего опасаться. Его сын Никита с большей охотой брал в руки гусли, нежели меч. Тихо перебирая струны, он задумчиво смотрел в какую-то неясную, только ему ведомую даль. Радостно встречал Никита песельников, коих на его дворе всегда находилось в избытке. А они шли и шли к нему отовсюду, неизменно получая тепло и ласку, пищу и кров… Променять бранное поле на занятие, недостойное высокого рода! Боярский сын – скоморох. Срам! Чело сурового отца смело бороздили морщины, сталкиваясь в яростной схватке. Густые посеребрённые брови задумчиво хмурились, а серые, привыкшие повелевать глаза будто искали что-то вокруг себя, но не находили.

С четырёх лет Никиту стали обучать ратному делу. Вороной конь Славко был отдан в его полное распоряжение. Не один раз мальчик оказывался на земле, прежде чем гордое животное признало в нём хозяина. Меч и копьё, лук и стрелы, нож и булава не таили для боярского сына никаких секретов. Всё познал, всё постиг. Гордый отец видел в будущем Никиту не иначе, как главным советчиком князя. А для этого нужно не только бряцать оружием, но и обладать гибким, изворотливым умом, способным найти верное решение даже в самый трудный час. Чтение фолиантов внушительных размеров, «взрослые» беседы боярина с сыном, наставничество умного священника Иллариона, казалось, приближали к заветной цели. Не беда, что мальчика больше прельщали духовные, чем ратные подвиги. Жития святых, основание городов, культура Руси…

Всё перевернулось с ног на голову в один из апрельских дней. Сырой, пронзительный, совсем не весенний ветер пригнал к хоромам боярина Олекши троих гусляров. Старший – глубокий старик с густой белой бородой, с изборождённым морщинами лицом – на милостивое повеление остаться при челяди едва заметно усмехнулся. Когда любопытный толстощёкий поварёнок Митька спросил «дедушку», откуда у него столько морщин, тот, задумчиво погладив бороду, не торопясь ответил: «Ходил много, видел много. Велика Русь, много в ней разного. Вот по правой щеке моей течёт могучий когда-то Днепр, а по левой – набирающая силу Волга. А на лбу леса, да поля, да овраги… Много всякого…» Второй – здоровенный чернявый мужик Фёдор. Его скорее можно было принять за сбежавшего с господской нивы смерда, который ищет только случая примкнуть к какой-нибудь разгульной ватаге. Третий – безусый юнец с васильковыми глазами и русыми кудрями – робко улыбался и поглядывал всё время на Фёдора, словно отыскивая в его значительной степенности уверенность и для себя.

Именно его, самого младшего из гусляров, и увидел боярский сын, когда подъехал на коне к заднему двору, где размещалась челядь. Незнакомец стоял рядом с Машенькой, дочерью кузнеца Давыда. Про того говорили: русская кровь с половецкой сошлась, да и растворилась в ней. Непривычно смугл для русича был кузнец, суховат, жилист, широк в плечах, силён и ловок. Глаза сверкали странными огоньками, то весёлыми, бесшабашными, то угрюмыми и настороженными. Под стать ему была и дочь, гибкая, тонкая, как тростиночка, с чёрными вьющимися волосами и такими же чёрными, с затаёнными искорками глазами. «Петь и плясать мастерица», - говорили про неё. Тайком от отца тринадцатилетний Никита постоянно искал с ней встреч. Машеньке льстило подобное внимание, но не больше того. Он был одним из многих. Она же, как яркая звёздочка, светила для всех одинаково. Первое, что почувствовал боярский сын, - гнев. Гнев уязвлённого юношеского самолюбия. Какой-то оборванец запросто держит её за руки! О чём-то говорит с ней, и она смеётся! Нет, не тем дурашливым смехом, какой он привык слышать. Другим, радостным, полным настоящего беззаботного веселья.

Незнакомец был на несколько лет старше Никиты, и всё же тот без раздумья проучил бы незваного гостя в бою на мечах, если бы не одно но… Биться на мечах с холопом? Из-за кого? Не из-за прекрасной царевны, не из-за милой княжны, не из-за нежной боярской дочери – из-за Машеньки, дочери кузнеца. Но что делать, если она, именно она стала воплощением красоты?.. Еле сдерживая себя, Никита передал Славка конюшему Пахому, а затем подошёл к Машеньке и незнакомцу. Оба вспыхнули, заметив боярского сына, и разъединили руки.

-Кто ты такой? – сурово спросил Никита незнакомца.

-Архип, божий человек, - робко ответил юноша.

-Ты знаешь, как он играет? – вмешалась Машенька.

-Тебя никто не спрашивал, - отрезал Никита и, повернувшись к гусляру, уточнил: «Это правда?»

Тот ничего не успел ответить, потому что Машенька взяла их за руки и беззаботно сказала: «Пойдём. Сам увидишь». Небольшая горница дышала приветливой тишиной. Чернобородый Фёдор починял гусли. Когда юноши с Машенькой вошли, он только бросил едва заметный взгляд на них и продолжал своё занятие. Старик, прикрыв ладонями лицо, сидел на деревянном сундуке. Он, казалось, и не слышал, что кто-то вошёл.

Машенька всеми силами пыталась затушить готовую разгореться ссору между Никитой и Архипом.

Боярский сын, раздражённый ранее увиденным, хотел совершенно уничтожить безропотного Архипа. Нужно было во что бы то ни стало показать ей, чего стоит жалкий гусляришка!

-Да все вы тут из милости! – упивался молчанием соперника Никита.

-Не надо, - шептала испуганная Машенька.

-По чьей земле ходите? – гневно вопрошал Никита.

Архип молчал, виновато переминаясь с ноги на ногу. Фёдор, отложив гусли в сторону, недобро глядел на расходившегося юношу. Старик опустил руки вниз, посмотрел пристально в сторону боярского сына и негромко спросил:

-А чья земля?

-Князя, - хмуро отрезал Никита.

-Какого князя? Много их нынче, всех не упомнишь.

-Игоря Святославича.

-А какого он роду-племени?

-Русского, - сказал, недоумённо посмотрев на старика, Никита.

-А киевский князь, а черниговский, а владимирский какого роду-племени?

-Русского, - осёкся Никита. Теперь он не наступал, а оборонялся, да так слабо, будто и сил у него никаких не осталось. -Да, - задумчиво сказал старик, - русская земля богата, но нет в ней порядка. Каждый норовит её в свой ларь запрятать, - постучал он по сундуку, на котором сидел.

-Нам всё едино, кто князь, - отозвался из своего угла Фёдор, - мы по русской земле ходим, потому как русские люди мы. Русокудрый Архип кротко глядел на Никиту. Машенька правую руку положила на плечо юному гусляру, а левой схватила руку боярского сына и обратилась к Фёдору: «Фёдор, сыграй нам». Чернобородый гусляр не испытывал большой охоты играть, но старик кивнул ему, и тот потянулся за гуслями.

Дальше всё было как в тумане, в котором слышались разные голоса под важный, задумчивый перебор струн. Старик пел сухо, строго, но выразительно. Фёдор разливал по всей горнице небрежно затаённый задор, удаль молодецкую, посвист богатырский. Архип поразил кротостью и смирением, его голос скользил легко, плавно, но в то же время тихо, так что нужно было вслушиваться, чтобы понять, о чём он поёт.

С того дня всё перевернулось в боярском доме с ног на голову. Никита слушал гусляров, стал перенимать их игру. Старик головою только покачивал, видя, как быстро тот учится. Особенно привлекла юношу былина о Сухмане, Одихмантьеве сыне. Богатырь, отстоявший Русь с врагом внешним, пал жертвой дворцовых интриг. Выпущенный на волю по милости князя Владимира, он срывает с себя повязки на ранах и приговаривает: «Ты теки, Сухман-река, широко, далеко, вволюшку. Не ценил тебя князь, не берёг тебя князь стольнокиевский». Сухман почему-то представлялся Никите в образе отца Машеньки, Давыда. И так тоскливо становилось на сердце, что дочь кузнеца останется круглой сиротой. Слёзы закипали в горле, но юноша держался, не показывал другим свою слабость.

Меньше месяца прожили гусляры на боярском подворье. Но что это были за дни! Солнце ли, дождь ли купались в чёрных волосах Машеньки, дразнящей розовым язычком саму красавицу весну, в воздухе словно застыл гуслярный перезвон. Земля ходила под ногами от невиданного волнения, а в голове отзывался чуть слышный проникновенный голос Архипа:

Уж и есть, где мне разгулятися,

Добру молодцу, славну витязю:

По Руси святой скачут вороги,
Тучи чёрные ходят по небу.

Казалось, из далёкого, всеми забытого подземелья на какие-то мгновения вышла правда. Русь, истекающая кровью, подобно Сухману-богатырю, предстала перед глазами Никиты. Слово «моё» тонуло в едином кличе: «Наше!» И народ распрямился, разогнулся, встал в полный рост, каким его давно уже не видели. И хотелось стать частью большого, отбросить мелкое и корыстное, хотелось петь о Руси и для Руси. Но образы были слишком неопределёнными, чтобы их увидеть точно, ярко, осязаемо. Должно пройти время. Только оно даст ответы на многие вопросы. Об этом и сказал на прощанье старый гусляр боярскому сыну. Многие слова утонули в суете полетевших, как птицы, лет, но самое главное, невыразимое пока, затаилось на дне души, готовое в нужный миг вырваться сильным весенним дождём, после которого ласково пригревает солнышко.

2.

Когда приходит вдохновение? Тогда ли, когда метель шалая распоясалась за окном, свистит на разные голоса, бьёт в лицо колючим снегом, оплакивая самую страшную на свете потерю? Убелённые сединами старцы говорят, что в эту пору хищные до поживы ворожеи варят в адском котле человечьи головы. Глубокой ли осенью, когда вместо привычных морозов клокочет под ногами жирная грязь, разнося повсюду запах протухшей гнили, от которого душу выворачивает наизнанку? В эти мгновения щемящая изнутри тоска и отчаянное презрение правят миром. С апрельской ли капелью, звонко выбивающей в пыли чью-нибудь радость?..

Нет, вдохновение – вольная птица: захотела и села вам на плечо и льёт в уши небывалые звуки, а захотела – улетела в тридевятое царство к жадному, завистливому старику-чародею, спрятавшему собственную смерть на конце иглы. И сидит она в золочёной клетке с серебряными колокольчиками, клюёт жемчужные зёрнышки, и, как ни старайтесь, не вернётся уж обратно: дверца закрыта, а ключ под огромным камнем на дне морском. Так-то оно.

Не открылись небесные звуки Никите чёрным днём. Мрачная пелена накрыла трижды светлое солнце, тень пала на немногочисленное Игорево войско. Услышав суеверный ропот, князь молвил: «Либо с победой вернёмся, либо сложим головы за землю Русскую». Призыв был услышан. За Игорем Святославичем последовали все. Боярский сын глядел на начинающего полнеть, но всё такого же изумительно ловкого в седле князя и поражался его безрассудной храбрости. Такие, как Игорь Святославич, умели чем-то незримым привлекать к себе людей даже тогда, когда совершали поступки, последствия которых были ужасными. А степь жила своей обыденной жизнью. Только отчего-то от каждого крика вороньего и далёкого волчьего воя сжималось сердце не у одного боярского сына. Русская земля давным-давно скрылась за многочисленными холмами. Степные балки, словно кривыми половецкими мечами, разрубили скорбный путь русичей.

Не открылись небесные звуки Никите после лёгкой победы над погаными. Успех вскружил головы даже седым воеводам, служившим ещё отцу князя Игоря, Святославу. Один лишь тысяцкий Иона советовал вернуться обратно. Но то был глас вопиющего в пустыне. Отважный Всеволод бросил на скаку старому воину неприятные, как удар хлыста, слова: «Видать, отвоевался Иона: тени собственной боится». Горячий Владимир, сын Игоря, поддержал дядю: «Пора ему на покой». Дружный хохот воинов, сгорбленная спина Ионы и резкие складки на его высоком светлом челе резкими вспышками промелькнули перед глазами боярского сына. Сколько горечи было в глазах осмеянного тысяцкого! На миг они выразили всё то, что творилось долгие-долгие годы на Руси. Крамола, как подкова, ковалась здесь и там, из конца в конец когда-то мощного государства. Громкие слова Игоря о защите земли Русской были не более чем широкий жест. Где она, эта земля? Четыре маломощных князька ведут свои дружины добыть паволоки и оксамиты, ортмы и япончицы. Насыщение уязвлённой гордости, попытка умилостивить воинов, не участвовавших в удачном общерусском походе годичной давности. Такие опасные мысли мелькали в голове боярского сына. Их высказывал ещё его отец, но Никита не прислушивался к ним. Теперь же эти мысли появились внезапно, сами собой, помимо его воли.

Не открылись небесные звуки Никите и тогда, когда чёрные тучи полков половецких встали против храбрых русичей. Каким же маленьким казался полк Игорев в огромной степи, стороне незнакомой, стороне неприветливой! Померкли четыре солнца русского воинства, не пробиться их свету сквозь толщу ужасающей тьмы. Напрасно яр-тур Всеволод кидался из стороны в сторону, как яростный бог: его меч не знал отдыха, на место поверженного врага вставали два новых. Где теперь стольный Чернигов-град? Где весёлый колокольный звон церквей? Где ты, ласковая Глебовна? Думаешь ли о своём суженом?.. Боярский сын видел, как юный Владимир, стараясь ни в чём не уступать дяде, врубался в самую гущу врагов. Молодой отважный сокол!..

Князь Игорь сражался отчаянно храбро. Он понял, какую ошибку совершил, но каяться было не время и не место. Две суровые морщины изрезали чело, кудри растрепались на ветру, а шлем уж давным-давно слетел с головы русского витязя.

Никита держался неподалёку от князя, стараясь отвести от него любую опасность. «Береги жизнь своего господина пуще глаз, - учил перед походом старый Олекша сына. – Великий позор для воина увидеть собственного князя убитым врагами». Бедный отец!.. Он не мог и представить себе куда большего позора, чем смерть полководца. Золотое седло превратилось в невольничье. Раздавленный, униженный князь Игорь едва сдерживал себя. Что уж говорить о юном Владимире, в глазах которого блестели так и не выкатившиеся слёзы!.. Буй-тур Всеволод, поверженный герой! Как странно было видеть его без меча, связанного по рукам и ногам!..

Страшная чёрная тень накрыла, словно плащом, всё русское войско. Никита смотрел на смеющегося хана Кончака и неожиданно подумал: вот она, чёрная тень, погубившая многих и оставившая избранных для дикого торжества кочевников. Тонкие чёрные усы мышиными хвостиками спускались к подбородку, заросшему редкой щетиной. Брови поминутно изламывались, а глаза излучали полное превосходство над поверженным врагом.

Потянулись томительные дни плена. Никите грех было жаловаться на плохое обращение. По просьбе Игоря Святославича Кончак разрешил боярскому сыну находиться возле князя. Хан, к удивлению многих, благосклонно отнёсся к высокородному пленнику. Игорю позволили иметь при себе слуг, священника. Он даже мог заниматься ястребиной охотой. Но все эти вольности находились под полным контролем Кончака, который знал каждый шаг князя.

Где ты есть, Русская земля? Бездонная степь поглотила твоих неразумных сыновей. Клянут они судьбу, неверную и жестокую, но что толку. Кругом ковыль, от которого рябит в глазах, тёмные фигурки сухощавых наездников, похожих друг на друга, и стада, стада, стада…

Боярский сын быстро понял, чего добивается Кончак. Русские князья были разъединены со дня пленения. Игорю предоставлена относительная свобода; Всеволод, непокорный и резкий, находится под усиленной охраной, а Владимир слишком часто бывает у хана. Вскоре поползли, как весенняя трава, осторожные слухи: Кончак опутал молодого князя девичьим станом. Айла, одна из дочерей половецкого хана, заставила забыть сына Игоря о горечи поражения. «Породниться хотят, княже», - сообщал Никита Игорю тревожную новость. Тот лишь передёрнул плечами от бессилия, руки его повисли плетьми. Созданные для битвы, они не годились для плена. «Через нас хотят на Руси прочно осесть, - задумчиво молвил князь и покачал головой, в которой мелькнули седые пряди, - мало им грабежей да пожаров».

Именно в эти дни, дни унижения и скорби, открылись для Никиты небесные звуки. Они ворвались к нему звёздной ночью, сначала тихие, неясные, затем сильные, мощные. И в центре – не князь Игорь, не его малочисленное войско, не сам поход, а вся Русская земля, весь народ русский, разделённый княжескими усобицами. Пришло время потягаться с тобой, Боян – певец минувших веков. И гусли нашлись, и звуки пришли, и слова отыскались. Боярский сын не считал свой замысел завершённым. Концовка мыслилась жизнеутверждающей. Но где занять радости, когда горе горькое обступает кругом?.. А пока струны звучали недаром: вокруг Никиты собирались слушатели. Их было немного: священник Илларион, большеголовые братья Мирон и Васята и половец Овлур. На последнего боярский сын смотрел с явным предубеждением: поганый он и есть поганый, чего от него хорошего ждать. Но Илларион думал иначе. Священник имел куда большую свободу, нежели остальные русичи. Он вёл продолжительные беседы не только со своими, но и с половцами. Овлур не отходил от него ни на шаг. Однажды, оставшись с глазу на глаз с Никитой, Овлур показал крест. «Вот, - сказал он на ломаном русском, - я тоже крещёный. Ты можешь мне доверять». Ответом ему стало негромкое пение под гуслярный перебор. Овлур так и застыл с крестом в протянутой руке. Странные мысли мелькнули в голове Никиты. Когда меч слаб, вера придёт на помощь. Если в каждую руку кочевника вложить крест… Но не этим ли занят Илларион?.. Боярский сын, не прекращая пения, пригляделся к половцу: невысок, сухощав, широкоплеч, тёмен лицом – такой же, как и его соплеменники. А священник увидел в нём человека, готового взять крест в руки и нести его с собой. Священник мыслил не часом – он мыслил веками.

Илларион высоко оценил песню-сказание, его не смутило наличие языческих образов: «Это наше прошлое, негоже его забывать», - и тут же предупредил: «Князь ни за что не должен услышать». Видя недоумение и смятение на лице боярского сына, он кротко улыбнулся: «Ты и сам не понял, что создал, сын мой. Ты не славу поёшь Игорю-князю, нет. Хула, осуждение слышится за славой. Ворота Руси открыты настежь, ханы бесчинствуют на нашей земле… Князь ни за что не должен услышать…» -Но Овлур? – смутился Никита.

-Не выдаст, - ответствовал священник. – А даст Бог и..

Что «и», открылось позже. Овлур перестал к тому времени восприниматься Никитой в качестве врага. Половец страстно хотел научиться игре на гуслях, но получалось у него плохо. Илларион утешал: «Не каждому дан дар небесный. Но тебе даны зрение и слух – увидь и услышь, и исполнится Божья воля».

Божья воля тем временем исполнялась в земле Русской. Застонали Ромен и Путивль под натиском многочисленных орд кочевников. Сотни пленников оказались на невольничьих рынках Причерноморья. Русич, булгарин, грек здесь не считались за людей. Короткое лающее слово «раб» заменило имя, род и племя. И глаза невольно опускались вниз, спина предательски сжималась, каждый миг ожидая удара, ноги наливались непомерной тяжестью.

Князь Игорь приуныл: мнимая свобода отравляла для него всё вокруг. Кто он? Русский князь или раб, наделённый по воле капризного хозяина некоторыми вольностями?.. Но нрав господина переменчив (это Игорь знал по себе), в любое мгновение на ногах могли появиться колодки, а на руках – цепи. А что говорят о нём там, дома? Дома… У него нет теперь дома. Его клянут по всей Руси за самонадеянность, за беду, которая пришла по его милости из дышащей раскалённой грудью степи. Никита предлагал побег: нашёлся, якобы, половец, готовый помочь. Но что Игорь скажет там, дома? Что скажут ему вытоптанные поля, сожжённые сёла, неубранные трупы, проплакавшие глаза люди? Как бросить в плену сына, брата Всеволода и других? Что будет с ними?.. Эти вопросы, как волны, стучали в ушах, не давая ни спать, ни есть. Игорь потемнел лицом, глаза провалились, резче обозначились скулы. Степное солнце сделало князя похожим на половца: жидкая борода висела клочками, как у хана Кончака. Только чудо могло спасти Игоря, только чудо. И такое чудо явилось.

В тёмную беззвёздную ночь, когда над Русью трепетали беззвучные змеящиеся молнии, в шатёр князя бесшумно скользнула тень. Игорь не спал. «Вот и всё», - тоскливо подумалось ему. И всё же руки помимо воли схватили меч. Жажда жизни жила в отчаявшейся душе пленника.

«Тише, князь, это я», - сказала тень. Игорь опустил меч – Никита сел возле него.

-Пора, князь, пора!

-Куда? – слабо отозвался тот, чувствуя, как по спине пробирается озноб.

-К себе.

-К себе?

-Не время, княже, гадать: утром будет поздно. Овлур…

-Овлур? – перебил Игорь и тут же вспомнил странного половца, который ещё месяц назад обещал помочь. Никита тихонько свистнул. Ещё одна тень проскользнула в шатёр и опустилась на колени перед князем, склонив голову до пола. Боярский сын метнул быстрый взгляд на князя. Тот посмотрел на Никиту, потом на согнутую спину вошедшего и сказал: «Говори». Одно это слово означало очень много, намного больше, чем всё сказанное за несколько месяцев плена. Твёрдые, уверенные нотки появились в голосе. Привыкший повелевать никогда до конца не забудет сладость приказного тона, который неотделим от него, как неотделима от человека его собственная тень. Медленно приподнявшись, Овлур залопотал, мешая половецкие и русские слова. Вначале Игорь ровным счётом ничего не понял: в ушах стоял страшный шум, в голове звучал огромный колокол. Но длилось это недолго. Всё стихло, слышалась только сбивчивая речь Овлура: «Кумыс пьют, много пьют, все пьют. Хвастают, что русских много побили, в плен взяли. Грозятся тебя, князь, убить, потому как завидуют тебе: пленник, а много воли взял. У половцев нет такой воли. Говорят, Кончак хочет тебя сделать младшим ханом, а они не хотят подчиняться русскому». -Решайся, княже, - сказал Никита.

-А сын, брат?

-Им ничего не грозит. Князь Владимир не сегодня завтра ханский зять, за себя постоит, да и Всеволода Святославича в обиду не даст.

Князь колебался. Никита шепнул Овлуру седлать коней, и тот исчез. Потекли томительные минуты бездействия, которые могли погубить всё. Князь ходил взад-вперёд, погружённый в одному ему ведомую думу. Он не сразу заметил большеголовых братьев Мирона и Васяту.

-Половцы скоро будут у твоего шатра, князь, - глухо молвил Мирон.

-Кони осёдланы, - пробасил Васята.

-Будет поздно, княже, - зашептал в самое ухо Никита.

Из темноты возник Овлур, отчаянно размахивавший руками. Васята бросился к нему, за ним – Мирон. Боярский сын сделал несколько шагов вперёд и с радостью увидел, что Игорь быстро идёт за ним.

3.

Прощаясь с родиной, человек берёт с собой горсть земли, чтобы она в чужой стороне придавала ему сил, спасала от беды и тёплым своим дыханием напоминала: не без роду, без племени, а от великого древнего корня произошёл. Когда за спиной сто тысяч «я», вставших в полный рост, неистовая буря кажется слабым ветерком, который бережно ласкает серёжки клёна и прислушивается к негромкой песни влюблённой девушки.

Никита не прощался с родиной. Поход Игоря в степь не был чем-то необычным. Ходили и раньше, удачно и неудачно. Но о полном разгроме русского войска никто и не слыхивал. Смущала, правда, малочисленность дружин Игоря Святославича, но не более того. А на дворе стояла весна в самом разгаре: буйно цвели белыми шапками вишни, сливы, яблони; неутомимые пчёлы без устали сновали тут и там, кузнецы гулко стучали огромными молотами по наковальням; смерды, перекрестившись да подпоясавшись, выходили в поле, где вместе с вечной труженицей сивкой пропадали от зари и до зари. Воздух, перемешавший в себе запахи цветения, гари и пота, словно хмелем, бил в голову. Подкатывавшая временами весенняя слабость быстро проходила от какой-то необузданной радости, беспричинной и светлой.

«Вернёмся – встретят нас яблоками», - улыбаясь, говорил перед походом безусый дружинник Тихон. Не вернулся, как и многие другие, лёг на поле неравной бессмысленной битвы. Нет, не яблоками встретила Русь Никиту – страшным разорением. Сожжённые деревни, неубранные трупы, раздавленные половецким конём иконы… Одичавшие собаки стаями бродили по пепелищу в поисках пропитания. Смрад и копоть застыли в глазах боярского сына. Пронзительно скорбно зазвучали струны его гуслей, рождая знаменитый плач Ярославны. Сама Русь заговорила в нём о своих детях, неразумных и кичливых, неприкаянных и бесшабашных, но беззаветно любимых. Голос всепрощения и примирения, голос единения плакал о погибших! Плакал он и о князе Игоре, радовался его возвращению на родину.

Скачка жизни и смерти завершилась. Васята с Мироном сложили головы, Никита отдал коня князю, который с Овлуром наверняка уже в Новгород-Северском. Илларион остался в степи, чтобы дальше вершить предначертанное ему свыше. Сотни русичей нуждаются в слове Божьем там, где неволя терзает мятущуюся душу. И, может быть, кто-то из половцев возьмёт в руки крест, подобно Овлуру, не побоится тяжести нового пути. А Никите спешить было некуда: перед ним простиралась его любимая Русь. Много ещё нужно увидеть и запомнить, а потом донести людям, всем русским людям без разделения на княжества и положение в обществе. Песня-сказание была завершена. Её звуки понесли не только гусли Никиты, но и других певцов. В одном монастыре составили даже запись творения боярского сына с пометками, как исполнять. Дошла песня-сказание и до ушей Игоря Святославича. Страшный гнев обрушился на исполнявших крамольную, по мнению князя, былину. Гуслярам надели цепи на руки и ноги и бросили в поруб. Имя певца оставалось неизвестным для Игоря. Овлур промолчал о том, что знал. Половец занял высокое положение при князе, женился на русской девушке из боярского рода, и пошла степная кровь бродить из поколения в поколение, встречаясь иногда с родственной кровью (на юге Руси оседали и половцы, и торки, и ковуи).

А вот встреча с Игорем Святославичем не сулила ничего хорошего для Никиты. Один взгляд, один жест, одно слово, и князь поймёт, кто перед ним. Нет, он не простит, не сможет простить позора, который яростно сжигал в себе и который разлился по всем городам и весям не ехидным шёпотком, а звонкой песней, заставляющей даже седых воевод плакать. Впереди Никиту ждала важная встреча, которая заставила повернуть домой, но не для того, чтобы встретиться с князем.

На опушке леса, где боярский сын решил передохнуть от долгого пути, стояла удивительная тишина. Только неподалёку дятел звонко стучал молоточком, по временам прислушиваясь к собственной работе. Солнце клонилось к западу, играя с разноцветными листьями. Осень давно стала полноправной хозяйкой этих мест, от нарядных одежд рябило в глазах. Но вскоре праздник должен был закончиться, и ржавые обноски полетят на землю, которая равнодушно примет их, как принимают хорошо знакомого и уже неинтересного гостя. В воздухе несколько раз мелькнула паутина, предвещавшая тёплые дни.

Никите почему-то вспомнилось детство, когда он, устав от упражнений с мечом и копьём, шёл к отцу Иллариону. Тот быстрым взглядом серых умных глаз сразу же определял настроение мальчика. После небольшого молчания рассказывал о ратных подвигах Искандера Двурогого, Олега, Святослава, Владимира Мономаха. А затем как-то незаметно переходил к строительству городов и церквей, к письменности. И странное дело: юный сын боярский слушал с не меньшим интересом, задавал много вопросов и почему-то иногда вздыхал. Что таилось в этом вздохе? Мальчик и сам не знал. А потом появилась Машенька, гусляры и … Мысли о дочери кузнеца заставили Никиту вздрогнуть и выйти из полудрёмы. Она предпочла ему Архипа, с которым ушла из дома на пороге семнадцатой весны. Высокая, гибкая, гордая, она и сейчас ясно представилась боярскому сыну, хотя минуло уже с тех пор шесть лет. Именно тогда пришло ясное понимание, что богатство, власть, умение храбро сражаться на мечах не самое главное. Архип не имел даже жалкой лачуги. Его дом – вольный ветер, гуляющий по бескрайним просторам. Он никогда не держал в руках меча, и Никита, конечно же, победил бы его, если бы проводилось состязание между ними. Но состязание было не на мечах, не на копьях – его вроде бы и не было, но в то же время боярский сын понимал, что проиграл.

Невесёлые воспоминания настолько захватили Никиту, что он и не заметил, как его окружила небольшая ватага пёстро одетых людей. Среди них выделялся здоровенный чернявый мужик лет пятидесяти в простой домотканой рубахе. Несмотря на то что одет он был скромнее остальных, не составило большого труда определить: его слово среди них решающее.

«От половцев не погиб – погибну в лесах родных от рук татей-разбойничков», - подумал Никита. Но страха не испытал, наоборот, внутри поднималось какое-то непонятное чувство любви к лесу, к постукивающей музыке дятла, к уставшему за день солнцу, к нахлынувшим воспоминаниям.

-Что это за птичка к нам попалась? – прервал мысли боярского сына невысокий щуплый цыган с серебряной серьгой в левом ухе и полез в дорожную суму Никиты. Кривой седенький старичок с любопытством смотрел на суму, ожидая, вероятно, поживы. К его великому разочарованию, поживиться было нечем: горбушка хлеба, головка лука и кусочек козьего сыра. -Бери себе, Ипат, - протянул цыган суму старичку, - уступаю.

-Какой щедрый! – ухмыльнулся Ипат. – Сам бери, Тютя.

Голос его мелко дрожал и на слове «щедрый» откровенно проблеял.

-Не хотите брать – я возьму, - вмешался третий, рыжий конопатый увалень в красных сапогах, и протянул руку к суме. -Ручонку убери, - пропел ему в самое ухо тонкий кудрявый жидовин, - не ровён час проткну ножом.

-А с чего это вы взяли, хорошие мои, что он, - заговорил внезапно здоровенный чернявый мужик, указывая на Никиту, - вам отдаст суму? Верно, я говорю, Прошка? – обратился он к ещё одному участнику их разношёрстного товарищества. Прошка, юноша лет семнадцати, русокудрый, синеглазый, только кивнул головой и неловко улыбнулся.

-Да что он скажет, немтырь! – съязвил жидовин. – А этот, - указал на Никиту, - пусть только слово скажет.

Чернявый мужик внимательно посмотрел на боярского сына, тот, скрестив руки на груди, бесстрашно глядел на него.

-Ух, ты! – вскрикнул цыган, заметив гусли под поваленным деревом. Но не успел их взять, как полетел в сторону от сильного толчка. Жидовин, вынув из-за пояса нож, бросился к Никите, но чья-то сильная рука схватила его за шиворот, тряхнула два раза (нож выпал из рук) и бросила на землю.

-Кто тронет его, - громогласно провозгласил чернявый богатырь, указывая на Никиту, - пожалеет, что на свет народился.

Разом всё смолкло. Цыган угрюмо потирал ушибленный бок, а жидовин – спину.

-Ну, здравствуй, Никита Олексич! Признал аль нет? – обратился к боярскому сыну богатырь.

-Давненько не виделись, Фёдор.

-Почитай тринадцать лет, - подтвердил тот.

-Где же дедушка?

-Эва, вспомнил! Нет уж его, много воды утекло с тех пор.

Да, много, много воды утекло с тех пор. Не было больше тринадцатилетнего мальчика – перед Фёдором стоял русоволосый мужчина, высокий, широкоплечий, сильный. Во взгляде его чувствовалась тихая, ясная уверенность. Юношеские тщеславие и заносчивость перебродили молодым вином в голове, от них не осталось и следа. Да и сам Фёдор изменился, и не только внешне – изменилась вся его жизнь. После встречи с Никитой три года бродил он со старым гусляром и Архипом по городам и весям Руси. А потом пришло время выбирать новую дорогу: «дедушка» тяжело заболел. Перед смертью он сказал Фёдору и Архипу: «Похороните меня у старого дуба, у того самого, что корявыми пальцами тянется к молодой берёзке. Человек живёт и живёт себе и не думает умирать, а смерть терпелива, ждёт и посмеивается. Вот и меня дождалась. Да и то сказать, что это была бы за жизнь, кабы мы постоянно думали о смерти! Живи, пока живётся… Пути ваши расходятся, но помните друг о друге». Затем он попросил Фёдора оставить его наедине с Архипом. Говорили они недолго. Когда Фёдор подошёл, старик уже умер. В глазах Архипа стоял туман. Закусив губу, юноша сидел возле покойника и беззвучно шевелил губами. Фёдор выдернул несколько волосков из ноздрей, несколько раз громогласно чихнул, крепко выругался и отвернулся.

Никита будто бы перед собой видел эту картину и тщетно пытался угадать, что говорил Архип.

Фёдор достаточно быстро собрал вокруг себя ватагу отчаянных людей, и вот уже который год про него гремела слава неуловимого разбойника. Слухи приписывали ему три головы, умение обращаться в любого зверя и птицу, неуязвимость от стрелы, меча и копья. О прошлой жизни напоминали лишь гусли, висевшие на стене воровского домика, который, словно по волшебству, вырос в одной из чащ леса. Но теперь они молчали: никто к ним не прикасался, даже их хозяин. Сердце его огрубело, непослушные пальцы, уверенно державшие нож и топор, вряд ли бы сумели извлечь чудесные звуки. Голос оставался таким же громким, но потерял лихую песенность. Он походил на огромный булыжник, брошенный в колодец: быстро падает, издаёт сильный, но глухой всплеск.

Ещё одним напоминанием о прошлой жизни была могила старого гусляра. К ней Фёдор пришёл с Никитой через несколько дней после их встречи. Полуденное солнце жарко светило в макушку старого дуба, покрытого множеством трещин-морщин. Неподалёку расположилась хрупкая берёзка. Она закрывалась тоненькими веточками с пожелтевшими листочками от дуба, чтобы не видеть его страшные шрамы. Напрасно он тянул к ней корявые пальцы, приглашая посмотреть, как в зеркало, на грядущую старость. Кто из нас хотя бы раз не смеялся вслед ковыляющей по улице с клюкой горбатой старушке!..

Дуб напомнил Никите о старом гусляре, открывшем для него новый мир чудных звуков и слов. Чем больше боярский сын глядел на огромное дерево, тем больше ему казалось, что вот сейчас оно исчезнет и появится глубокий старик с умными, уже давно выцветшими глазами. Он так же, как дуб-великан, тянет к нему руки и хочет что-то сказать. Что-то очень важное… Только ему, больше никому. На Никиту вдруг повеяло чем-то родным и до боли знакомым. Отец… Где ты есть? Что с тобой? Старый суровый боярин Олекша, облечённый большой властью, могучий и несчастный одновременно. После смерти жены (Никите едва исполнился год) он наглухо закрыл своё сердце для внешнего мира. Перед ним стояла одна цель: оставить после себя при князе надёжного человека, помощника и советчика. Увы, чаяниям старого боярина не суждено было сбыться. Единственный сын не стал ни воином, ни хитрым царедворцем. Он бродит по земле, поёт песни и совсем позабыл отчий дом.

4.

Стояла та осенняя ночь, которую принято называть выморочной. Ни неба, ни земли не было. Глухая тишина закрыла рот всему живому. И только безликая пустота, неслышно шаркая дряхлыми ногами, осматривала свои владения. Овраги и колодцы, в которых она пряталась при ослепительном солнечном свете, теперь казались ненужными. Сплошная пелена распласталась вокруг, стирая какие бы то ни было различия. И князя Игоря Святославича, и самого последнего его холопа уравняла тёмная осенняя ночь. И пышный дворец, и жалкая лачуга исчезли из глаз. Остались настороженное молчание и слабый в страстях и немощный в болезнях человек. И человек этот молился перед образом Спаса Нерукотворного. Одна свеча освещала небольшую горницу. Слабый её свет падал на лицо молившегося. Старик с пустым взглядом. Казалось, сам Спаситель удивлённо приподнял брови и говорил: «Знаешь ли, что ищешь?»

Человек не знал. Он читал молитву, как заклинание. Он не искал успокоения: покой был чужд его деятельной натуре. Он ждал чуда, надеялся на чудо. В самом ожидании виделось не христианское смирение, а языческое нетерпение человека, принесшего ужасную жертву злому, но могучему богу грома и молнии. Сивка-бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой!.. Но те века безвозвратно ушли, канули в небытие. Деревянные идолы сокрушены, нет их больше. Они вызывали священный ужас, когда в них верили. А без веры нет силы…

Человек понял это и перестал молиться. Тени от внезапно вздрогнувшей свечи пробежали по лицу. Старик повернулся к двери, он не видел её, но чувствовал, что она открыта: «Что, уже пришли? И такой я боярину Михаилу страшен?.. Что ж, в самый раз убить слепого старика, который потерял всё: власть, почёт, уважение, сына… Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь?» Высокая тень шагнула было вперёд, но передумала и отступила назад.

«Ах да, убийцы не говорят! Но всё же скажи мне перед смертью, как погиб мой сын. Кем он убит: диким половцем или своим по приказанию князя?»

Высокая тень еле слышно вздохнула.

«Молчишь? Ну, так рази скорей, пока я не позвал слуг!.. Или… и они предали меня?»

Что-то выскользнуло из рук тени и ударилось о пол. Старик явственно различил звук струн.

«Гусли? Так ты не…»

Тень подобрала гусли и застыла в ожидании.

«Никита, ты жив? – сдавленно спросил старик. – Да, жив, жив, - бормотал он задумчиво, - но это уже неважно. Я лишился милости князя. Боярин Михаил, чёрный Овлур… они… Я слеп, я одинок… А ты… ты предал меня. Ты променял меч на гусли». Тень сделала шаг вперёд, но старик, отступив назад, закричал: «Уходи, ты больше мне не сын! Уходи! Уходи! Уходи!..» Эти слова стучали в висках Никиты, пока он бежал от бывшего своего дома, от навеки теперь чужого отца к лошадям, которых дал Фёдор с наставлением: «Конь о четырёх ногах, и тот спотыкается. Бери двух: с двумя не пропадёшь». Вот она, роща. Здесь он любил в юности бродить с какой-то безотчётной грустью, сладкой, приятной, греющей душу. Таинственное «завтра» казалось прекрасным. Оно будет таким, что… И вот оно наступило. А новое «завтра» не сулило золочёных пряников – тусклым, мрачным выглядело новое «завтра»… А кони… с ними, конечно, не пропадёшь. Но и от себя не уедешь, не ускачешь, не умчишься. Ветер услужливо принесёт на блюдечке вчерашнюю разлуку, тоску и боль. Никита остановился в раздумье. Совсем рядом раздалось тихое ржание. «Рыжий заждался, - определил по голосу боярский сын. – А Серый молчит, не выдаёт себя».

Уж и есть, где мне разгулятися,
Добру молодцу, славну витязю:
По Руси святой скачут вороги,
Тучи чёрные ходят по небу, -

вдруг запел негромко возле коней красивый женский голос. «Песня Архипа!» - как молния, сверкнуло в голове Никиты. Но не это поразило его. Никита узнал голос, хотя не слышал его много лет. Он бы узнал его и глубоким стариком, и на том свете. Это была она, Машенька. Рыжий положил ей голову на плечо, а она гладила его, гладила и тихонько пела. Серый, поводя ушами, прислушивался к звукам ночи. Он первый почуял присутствие Никиты и проявил беспокойство. Машенька обернулась: «Ты…», - и замолчала, не находя больше слов. А он смотрел на неё, изменившуюся, но столь же прекрасную, как тогда, в далёкой юности. Чёрные волосы её слились с непролазной ночью, да и сама она казалась воплощением дикой ночи, невероятно тихой и в тишине своей затаившей свирепую бурю невиданных страстей.

-Сбылось предсказание, - наконец сказала она.

Никита вопросительно посмотрел на неё.

-Перед смертью «дедушка» говорил с Архипом и сказал, что будет, - пояснила Машенька.

-Где Архип? – хрипло спросил Никита.

Машенька погладила Рыжего и посмотрела в сторону. Серый подошёл к Никите и посмотрел так, будто спрашивал: «Что дальше?» Но кто мог теперь ответить на этот вопрос? Быть может, ветер, который проснулся от тяжкого сна и бережно покачивал разноцветную листву на деревьях?

-Его больше нет, - сказала Машенька и поспешно прибавила, - но есть его сын… Мирослав.

-Миро-слав, - задумчиво повторил Никита.

-Архип не был воином, но погиб, как воин. Умирая, он сказал: «Стрела половца настигла меня, но не настигнет сына». Боярский сын опустил голову: половцы хлынули на Русь после Игорева похода, в котором участвовал и он. Сколько горя принесла безрассудная княжеская удаль!..

-Что ещё сказал Архип? – с трудом спросил он. -Он сказал, что мы встретимся…

Ветер подул сильнее – роща запела, раскачиваясь в такт и бросая на землю обременявшую её листву. В воздухе запахло приближающейся грозой. Далеко-далеко, в половецкой степи, блистали редкие молнии. Тоненькие, заострённые, они спешили на Русь, чтобы показать здесь свою силу. Начавшийся листопад, словно боясь встречи с грозой, спешил спрятать накопленные сокровища. Неистовый ветер и ночь в чёрном плаще помогали ему. Охваченные непомерной жадностью, они и не заметили, как кони стрелою унесли в темноту мужчину, женщину и мальчика, сжимающего в руках гусли.

 

 

 

 

СЛАВЯНСТВО



Яндекс.Метрика

Славянство - форум славянских культур

Гл. редактор Лидия Сычева

Редактор Вячеслав Румянцев